Артем втащил ее обратно. Дверца захлопнулась.
– Прекрати! – Кира поперхнулась и закашлялась, обрызгав его слюной.
– Не могу, – понуро ответил он, возвращаясь вниманием к простирающемуся бездорожью. – Это слово. Оно крутится и крутится в моей голове. И у тебя тоже.
Цепенея от ужаса, Кира поняла, что Артем прав.
А за лобовым стеклом менялся пейзаж. Что-то прямоугольное мелькнуло в лучах фар и скрылось, как и второе прямоугольное, последовавшее за первым. Словно какой-то авангардист раскидал по полю кособокие тумбочки. Когда из темноты вынырнула третья «тумбочка» – со строгими буквами на молочно-белой табличке и стершимся портретом в овале, – Кира узнала в ней надгробье, опоясанное кривой ржавой оградой.
– Здесь завеса тоньше, – пояснил Артем туманно. – Кого-то похоронили на этом кладбище, могущественного и злобного. То, что надо.
Надгробия обступали, набрасывались на прущую по заброшенным могилам «камри», колотили в борта и разбивались о бампер, как трухлявые пни. Левая фара вырубилась. Морозными узорами побежали по лобовухе трещины, и капли возобновившегося дождя, шкворча, испарялись на стекле. Кира визжала. Ей беззвучно вторила обезьянка-талисман, извиваясь в петле. Артем напряженно молчал. Это длилось без конца.
«Камри» остановилась внезапно. По смятому капоту забарабанило, дымясь, каменное крошево. В салоне делалось все жарче. Надорвавшая горло Кира оборвала крик, чтобы глотнуть опаляющего воздуха.
Сквозь трещину и испарину на стекле она увидела.
Надгробия обступали машину, словно воины, сомкнувшие щиты. На границе и без того скверной видимости волочились, упираясь в могильные холмики длинными узловатыми лапами, какие-то твари, похожие на гигантских отечных ленивцев. Их шишковатые головы изможденно болтались, их нижние губы, отвисшие и будто вываренные, безвольно шлепали по памятникам. Создания не спешили покидать полог ночи, скрывающий их безобразные анатомические подробности, и Кира выдохнула почти с благодарностью.
После воплей в ее голове остался звон. Комариным писком свербел в ушах. И – разрастался, превращаясь в нечто до боли знакомое.
– Да, – подтвердил Артем.
Кладбищенская земля забурлила. «Камри» качнуло. В подбрюшье машины ударило – требовательно, нетерпеливо, зло. С металлическим стоном автомобиль просел, погружаясь в кипящую грязь.
– Там не ад, – продолжил Артем. – И уж точно не рай. Кажется, их вовсе не существует. Есть лишь бездна меж пространствами.
Надгробия потекли, как нагретый пластилин. Осыпался бурой окалиной камень. Сквозь разломы в нем проглядывало алое, гладкое, сочное. Звон разрастался. От него гудели стойки, дребезжал руль, нестерпимо ныли зубы. Слезы лились безостановочно. Заложило нос.
– Зато там мы будем вместе, – донеслись до Киры сквозь оглушительный трезвон слова Артема.
Медленно утопающую в земле, как в болоте, «камри» окружали раскаленно-рубиновые козырьки таксофонов. Звон автоматов превратился в канонаду. Таксофоны тянулись к бездонному небу, попирали брюхатые тучи пластмассовыми куполами. Волна грязи залила капот, ударила в стекло – будто смыкались вокруг машины сморщенные коричневые губы великана, похороненного заживо. «Камри» застонала человеческим голосом.
Пальцы Киры нащупали руку Артема. Даже теперь его кисть оставалась ледяной, но Кира сжала ее, и Артем ответил.
– Тогда не отпускай… – прошептала она.
Артем улыбнулся. Улыбка вышла слабой, но даже слабая улыбка лучше, чем ничего, когда надежды так не хватает.
– Ни за что, – пообещал он. – Никогда.
Станислав Миллер
Мертвая свадьба
1
Гости налегали на еду и выпивку. Воздух стягивала удушливая алкогольно-закусочная помесь. Отгремели танцы: еще слышалось тяжелое дыхание тучных мужчин, виднелись капельки пота на лбах женщин. Заводную песню сменили мелодией спокойной и тихой, чтобы не мешать веренице разговоров и торжественных тостов.
Кирилл из вежливости потыкал вилкой оливье, оставив его нетронутым. Казалось, коснись языка хотя бы один пропитанный майонезом кусочек – и содержимое желудка выплеснется на праздничный стол. Хорошо, что место Кириллу досталось неприметное, в противоположной от новобрачных стороне. Во всяком случае, никто не обращал внимания на побледневшее лицо и вилку, подрагивающую в непослушных пальцах.