– Да, кошечка Королевская Аналостанка умерла. От голода и холода. И ее выкинули на помойку.
И тут произошло то, на что я и рассчитывала – и что заставило меня почувствовать себя невероятной тварью. Губы у Васи задрожали, а глаза наполнились крупными слезами.
– Подожди, подожди! – Я подскочила к дочери и обняла ее. – Ты же можешь сделать так, чтобы Аналостанка не умирала, верно? Как ты сделала с Томасиной, правда?
Вася кивнула, начиная всхлипывать.
– Тогда давай. – Не отпуская дочь, я потянулась за книгой и крепко схватила ее. Как якорь во всем этом безумии. – Давай, Вась.
– В этой истории… – Рыдания душили Васю, но она упорно твердила: – В этой истории… все кошки… и все коты… остались живы… Все кошки и коты остались живы!
Мне показалось, или книга действительно стала теплой? Теплее, чем тогда «Томасина»? Почти горячей?
«Ну конечно, – мелькнула у меня в голове дурацкая мысль. – Ведь здесь умирает куда больше кошек и котов… Несколько десятков».
Заметив, что Вася пристально смотрит на меня, я раскрыла книгу.
Пробежала глазами последнюю страницу.
И закрыла ее.
– Она жива, – медленно сказала я. – Они все живы. Приехал фургон с мясом, и все коты и кошки наелись и согрелись. А еще Аналостанка встретила своих выросших котят, которых не убили, а просто отдали другим людям.
В отличие от «Томасины» новый финал «Королевской Аналостанки» оказался слишком слащавым, слишком восторженным – и каким-то… неестественным? Словно из него на меня выглянули не живые кошки, а какие-то существа, натянувшие кошачьи шкуры и разыгравшие дурную пьеску.
Просто так, чтобы проверить – но уже заранее зная, что́ увижу, – я нагуглила текст повести. Да, именно так. Теперь на страницах сборников Сетон-Томпсона в одном из рассказов вместо суровой – и болезненной – правды жизни и рвущей душу на клочки истории оказалась слащавая банальность, словно картину мастера дорисовал ребенок.
Хотя разве это и не было именно так?
Я глубоко вздохнула и впервые пожалела, что бросила курить. И алкоголя в доме не было.
Потому что я не знала, что хуже: сходить с ума или знать, что твоя дочь… меняет литературную реальность?
«А что будет, когда она начнет изучать классическую русскую литературу? – Меня стало пробивать на истеричный хохот. – „Шинель“ с выжившим Акакием Акакиевичем? Раскольников не дорубит старуху-процентщицу с сестрой – и… что тогда? Онегин с Ленским помирятся на дуэли, бросят Ольгу и Татьяну и уедут кутить на воды? Или они не котики? А Вася действует только на котиков?»
В моей голове набухали и оглушительно разрывались пузыри мыслей. То, что происходило с Васей…
Вернее, что происходило по воле Васи, было так ненормально, так странно и так… Я не могла даже сформулировать все, что входило в это «так».
Нужно ли мне поделиться этим с кем-то? Но что я скажу? «Моя дочь меняет литературную реальность. Она делает так, чтобы кошки и коты в книгах не умирали». А если только я могу помнить ту реальность, реальность до Васиных изменений? Что, если все остальные, кому мы с Васей покажем ее умения, будут «перекатываться» в реальность новую? И не поймут, что же произошло? А если поймут, что тогда? Эксперименты? Проверки? Испытания? Статьи в интернете? Неадекватные поклонники и хейтеры? Не испорчу ли я Васе жизнь?
Мне почему-то вспомнились все эти истории про Нику Турбину, про прочих детей-вундеркиндов, которых пичкали повышенным вниманием, к которым относились как к зверькам на цирковой арене, – и их сломанные судьбы, болезни, отчаяние, смерть… Я не хотела этого для дочери.
И я решила молчать.
Более того, я стала давать ей только те книги, где ни одно животное точно не умирало. Да и вообще решила пока перейти на всякие энциклопедии: «Замечательный мир опытов», «Эксперименты для самых маленьких», «О чем говорят звезды на небе». Никто не будет горевать над растворившейся в воде солью и сгоревшей в атмосфере кометой.
Моя уловка сработала. Вася больше не переживала из-за животных. А я больше не переживала за Васю и свою психику. Честно говоря, я стала думать, что мне все просто померещилось и Томасина действительно всегда была жива, а Сетон-Томпсону и правда однажды отказал литературный вкус.
– А что там у вас за игра? – вдруг спросил Игорь через пару месяцев.
– Какая? – рассеянно сказала я, прижимая трубку телефона плечом к уху.
Я отправила Васю на день к отцу – если уж Игорь так хочет быть настоящим отцом, пускай не возражает против дополнительного дня с дочерью, – а сама стала намывать дом. Я не очень любила генеральные уборки, точнее, ненавидела их, но кто-то же должен это делать, пока Вася не выросла. Одной рукой я отмывала столешницу, другой смахивала пыль со шкафчиков. Я напоминала себе какую-то многорукую богиню-паучиху, которая не плетет паутину, а наоборот, разрывает все невидимые связи, которыми она прикипела к этим старым вещам, грязным местам, запыленным углам.