Мир, в котором люди никогда не умирали, сильно воняет. Смрад гнили, пота, выделений накрывает все кругом плотным одеялом.
Разумеется, никто этого не чувствует. Никто, кроме меня. Потому что я помню, как выглядел мир, в котором была смерть. Остальные уже родились в этот смрад, в это небо, затянутое мглой человеческих испарений, в эту землю, которую не видать под слоями тел.
Люди не умирают – они лишь стареют, слабеют, болеют. Так же прокатываются эпидемии, оставляя после себя обезвоженные, покрытые струпьями и волдырями, пятнами и гноем, едва шевелящиеся оболочки. Так же распадается от старческой деменции мозг, так же высыхают мышцы и мускулы. Изменились и войны. Теперь мало выстрелить или проткнуть ножом – что за прок в этом, если тело все равно через минуту снова пойдет на тебя, пусть и подвывая от боли? Картечь и дробь, пушки и пулемет Гатлинга (только изобретенный не Гатлингом и гораздо раньше), секиры и алебарды – все то, что может изрубить, нашинковать, разметать, обратить в мясное рагу, кашу из плоти. Которая, конечно же, будет шевелиться и, если ей не повезет, даже осознавать – но будет уже безопасна.
Здесь тоже есть похороны. Как я узнала, еще три тысячи лет назад люди поняли, что рано или поздно неумирающее человечество заполонит весь мир. Так и получилось – только оно уже было к этому готово.
Слои. Людские слои на земле. Мы в буквальном смысле живем на предыдущих поколениях. Эти люди уже давно сошли с ума и потеряли всяческий человеческий облик – но они шевелятся, дышат и что-то бормочут. Последние сто лет тем, кого пора хоронить, вырезают язык – но слои тех, кто был упокоен раньше, наполняют города и деревни своим невнятным бормотанием.
А еще здесь нет рядом со мной Васи. Да, я надеюсь, что ее просто нет рядом со мной. Ведь она сотворила этот мир – и раз здесь есть я, то и Вася должна быть. Где-то. Просто родилась в другой семье. Потому что в семьях есть лишь один ребенок.
А у меня до Васи был выкидыш. И он тоже жив. Просто я убежала от него. Убежала от этого существа без кожи и глаз, которое тянуло руки ко мне – орущей в ужасе – и не понимало, почему его мама этим вечером вдруг отшатнулась от него.
Наверное, мне должно быть жаль его. Он должен был носить имя Володя. А может быть, и носит в этом мире. Мне плевать – Белый Бим, верный Рекс и Варежка закалили меня. И я не хочу задерживаться здесь.
Я надеюсь, что Вася помнит меня. И тоже скучает. И тоже хочет вернуть все, как было. Я надеюсь, что она хочет вернуть все, как было – и вместе со мной. Было бы слишком жестоко оставить меня тут одну со всем грузом воспоминаний, в бездне отчаяния и сожалений, из которой нет выхода – потому что в этом мире нет смерти. Васе уже давно не шесть, и она вообще может выглядеть иначе – ведь у нее другие родители, другой коктейль генов. И я молю всех богов – всех, ведь в этом мире, наверное, и боги тоже бессмертны, – чтобы ген, отвечающий за ее возможность творить чудо и одновременно проклятие, сохранился.
Я надеюсь, что найду свою дочь – или она найдет меня. И я узнаю ее – или она узнает меня. А потом я попрошу – или она сама это предложит – сказать лишь одну фразу:
«Я хочу, чтобы в этой истории все умерли».
Но если она захочет добавить: «Кроме кошек и котов», – я не буду возражать.