Она справилась. Опять.
Ощущая себя Винсентом Вегой, Кира плюхнулась за руль и покатила обратно в треклятый город.
Спустя несколько минут она миновала указатель на въезде и дремлющий пост ДПС. Город – постылый знакомый, которого она покинула спешно и неучтиво, – встретил ее насупленным ожиданием: «Вернулась, голубушка?» На Киру нахлынуло дежавю. Перед глазами словно запустили в обратном направлении уже виденный – и пугающий – фильм.
Она припарковалась недалеко от перекрестка в безлюдном сквере, который, похоже, и днем не пользовался популярностью у жителей, и поспешила в знакомый закоулок.
Кира нисколько не сомневалась, что застанет стража таксофона на месте, и угадала. Белобрысый топтался под кустом, словно выпавший из гнезда птенец-альбинос.
– Вот. – Она на ходу отсчитала деньги. – Тысяча. За прошлый раз и… Мне нужна еще монетка, короче. У тебя есть?
– Пять сотен, – заявил белобрысый. Язва на его шее, казалось, стала больше, сочнее, безобразнее. Вздувалась, как жабий зоб. Из бордово-сизой мякоти росли гроздьями кожистые блямбы, похожие на присосавшихся клещей.
– Пятьсот и пятьсот. За тот звонок и за новый. Всего – тысяча. У вас в школе арифметику не проходят?
– Я же говорил: в следующий раз будет дороже, – с ленцой напомнил пацан. – Еще пять сотен сверху. Или я пошел.
– Стой! – Кира опять вынула кошелек. – Н-на!
Белобрысый взял аккуратно сложенные купюры и протянул ей монетку. Теплую и влажную, как водится. В этот раз он облизнулся не таясь – с причмоком. Киру передернуло.
Она кинулась к алому пластмассовому кокону таксофона, косясь, не увязался ли пацан за ней. Но тот остался в заскорузлых объятиях акации и равнодушно ковырял носком ботинка трещину в асфальте. Она прижала трубку к уху, одновременно надеясь услышать – и не услышать – ответ.
Автомат проглотил монетку, и голос произнес:
– Я весь внимание, Кира.
Она поняла, что сработает. Ноги подкосились от ужаса.
– Я… Я… Этот парень… Кот… который…
– Который сам бросился среди ночи под колеса, – подхватил голос. – Какая неосмотрительность! Ты, разумеется, не виновата в случившемся.
– Да, – согласилась Кира со всем сказанным сразу.
– И каково же твое желание?
Голос вкрадчиво вползал в ухо щекочущим насекомым. Оно пробиралось по ушному каналу прямо в мозг и ползало в извилинах, перебирая мохнатыми лапками. Кира представила, как втыкает палец в ухо, будто гвоздь, чтобы раздавить жука; розовый ноготь прорывает барабанную перепонку и погружается в податливую сырую мякоть.
– Итак? – напомнил о себе Тот, Кто Помогает.
– Пусть он оживет, – проговорила она одними губами. – Парень, который…
– Который сам бросился под колеса великолепно работающей машины, – повторил голос напевно. – Павел Чичерин, для друзей Паха, двадцать два года, человек многих профессий. Готово. Он жив. Поторопись, если не хочешь, чтобы он опять умер от разрыва сердца: в багажнике душно, темно и жутко.
– Спасибо… – прошептала Кира вопреки желанию. Благодарить этот голос, алчный и верткий, было сродни богохульству.
– Обожаю помогать. Хлебом не корми! Доброй ночи и до…
Она швырнула трубку на рычаг, чтобы не слышать «до встречи», и кинулась в сквер.
Старушка «камри» смиренно дожидалась под волглой гривой рябины. В доме неподалеку одиноко горело окно, будто страдающий конъюнктивитом циклоп подсматривал из своей холостяцкой берлоги за происходящим.
Кира затаила дыхание над багажником. Уставилась на крышку, точно намеревалась прожечь ее взором. В висках пульсировало. Сама собой рука медленно поднялась к голове. Указательный палец вошел в ухо. Начал погружаться. Заныло внутри черепа. Пялился из-за веток свихнувшийся циклоп. А больше ничего не происходило.
Поэтому, когда по крышке багажника ударило изнутри – мощно, истерично, – Кира едва не завизжала.
– Сейчас! – Она выдернула палец из уха – глухое «чмок!». Захлопотала в поисках ключа. – Сейчас, сейчас.
Второй удар. Похоже, берцей.
Она отыскала ключ и открыла багажник прежде, чем Чичерин – Паха для друзей, Павел для прочих – разнес крышку к херам. Бродяга уже поджал для этой цели ноги.