– Долго же тебя ждать пришлось, зайчик, – сказала Лиса. Голос у нее был тягучим, со сладкой ленцой, и совсем не подходил к ее холодному взгляду.
Антон никак не мог сообразить, как же устроены их костюмы, как крепятся к лицам маски, не уверен был даже, дети они или нет. То они казались маленькими, его роста, то вытягивались выше любого взрослого.
– А он ли это? – спросила Птица, щелкнув клювом с такой силой, что могла бы одним махом перекусить Антону руку.
– Он, – ответил Волк. – Я его пробовал.
Звери зашептались.
– Кто вы такие? – спросил Антон. Он не боялся, хотя его и трясло. Дрожь была от холода и еще от охватившего его странного волнения, предвкушения чего-то невероятного.
– Мы ветер, – ответил Козел. – Летаем туда-сюда, обрываем листья.
Медведь фыркнул, точно услышал шутку.
– Мы друзья, – сказал он.
– Хочешь поиграть с нами? – Лиса протянула мальчику руку с длинными черными когтями. – Смотри!
Сова подпрыгнула высоко, выше роста Антона.
– И ты так можешь! Попробуй.
Антон подпрыгнул и, к своему удивлению, оказался почти вровень с верхушками деревьев, а потом упал в снег, но больно не было.
– Говорил же! Это он, – прорычал Волк.
Звери засмеялись, а мальчик поднялся и прыгнул еще раз. Теперь у него получилось приземлиться на ноги, он оттолкнулся и прыгнул еще; казалось, если приложить усилие, он долетит до самых звезд, ставших вдруг огромными и до странности близкими.
Антон прыгал и прыгал в надежде дотронуться до них, когда понял, что слышит музыку. Снова оказавшись на земле, он увидел, что звери кувыркаются в снегу, прыгают, борются и пляшут, и лишь один, Козел, сидит, скрестив ноги, и играет на флейте.
От музыки тело само задвигалось в танце, и чувство потери контроля было удивительно приятным. Тело хотело танцевать и танцевало, и это была настоящая свобода. Он кружился, и снег, деревья, звезды и звериные морды кружились вместе с ним.
Когда музыка стихла, Антон обнаружил, что лежит в сугробе под ярким лунным светом. С трудом приподнявшись, он увидел, что все звери, кроме Козла, повалились от усталости в снег, и от их хриплого дыхания в воздухе клубится серебристый пар.
Антон чувствовал себя опустошенным, словно эти прыжки и танцы отняли у него нечто, выжгли самую его суть, оставив только одно: желание как можно скорее заполнить чем-то эту пустоту.
– Ну как, нравится? – спросила Сова.
– Да, – едва слышно ответил Антон.
– Я все еще могу его съесть. – Лиса подползла к нему и смотрела прямо в глаза.
– Моя очередь угощать, дорогая. Оставь его! – велел Волк. Он встал и, пошатываясь, побрел к лесу, а когда вернулся, на плечах у него был мешок. Бросив его посреди поляны, он поманил Антона.
Звери встали и возбужденно зашептались.
– Пусть зайчик первый попробует, – распорядился Волк.
Кто-то подтолкнул Антона к мешку. Мальчик сунул в него руку и вытащил ломоть мяса с толстым слоем желтого жира.
Раньше его вырвало бы от одного вида такого угощения, но не сейчас.
– Кушай, – пропищала Сова. – Это вкусно.
Антон положил кусок в рот и почувствовал, как по телу разлилось тепло. Мир вдруг переменился. Мальчик понял, что все вокруг по-настоящему живое. Он услышал, как стонет под снегом сухая трава, увидел, что у деревьев и звезд есть лица. Деревья ухмылялись, а звезды корчились в страхе.
– Правильно! – сказал он громко. – Бойтесь! Я допрыгну до вас и…
Он щелкнул зубами.
«Так, наверное, чувствуют себя пьяные, – подумал он. – Так, наверное…» Но мысли обрывались, уступая место образам. Он забывал слова. Деревья двигались. Снег под ногами бугрился и полз.
Голова кружилась.
Звери с воем бросились к мешку, они толкались, рычали, лезли мордами внутрь и жрали мясо. Только Козел не ел, он все так же сидел, скрестив ноги в снегу, и смотрел вдаль на поля, казавшиеся теперь бескрайним белым морем.
– А вы почему не едите? – спросил Антон, с трудом подбирая слова.
– Почему же? Мы едим. Мы всегда едим.
Он повернулся, и в глазах его отразились силуэты зверей, рвущих мясо.
Проснувшись по будильнику, Антон привычным жестом нащупал на тумбочке очки. Надел их, потом снял и удивленно на них уставился. Это были новые очки, те самые, что забрал Семен. Задрав пижаму, он увидел, что синяка, расплывавшегося вчера чернильным пятном, не было.
Он долго сидел на кровати, силясь понять, что более реально – весь вчерашний день или этот странный сон. Выходило, что сон.