Лесовский начинает говорить быстрее, будто для него жизненно важно исповедаться, похвастать передо мной:
– Сигнал ионизировал вещество, изменил его химический состав. Магнитное поле небывалой мощности поменяло вращение молекул и произвело тело высшего потенциала. Открылся путь, ведущий напрямую к гипоталамусу. Включились нейроны в правом и левом полушариях….
Мои пальцы поскрипывают на рукояти молотка. Я сбиваю фотографии со стола: доктор с охотничьими трофеями, в саванне, рядом с поверженным львом, грузящий в джип слоновьи бивни.
Я задаю последний вопрос:
– Какими способностями обладаю я?
Лесовский охотно просвещает меня. Он говорит о сверхчеловеке и новых богах, которые приходят из шишковидной железы.
Я прицениваюсь к его голове. Сдвигаю сигарету в угол рта и щурюсь.
– Человечество проснется ото сна длиной в пятьсот тысяч лет, – восхищается Лесовский.
Я мысленно приглашаю мертвецов разделить со мной удовольствие. Представляю их позади: восемнадцать мальчиков и девочек, замученных, сожженных живьем в утробе лаборатории.
Я замахиваюсь.
– Ты бог! – восклицает Лесовский, и боек погружается в его темечко. Кровавая роса оседает на восторженном лице. Вторым ударом я загоняю молоток глубже. Череп проваливается, как яичная скорлупа. Он мертв, но я бью третий раз. Серая субстанция лезет из дыры. Я ворочаю молотком, расширяя трещину, вырываю инструмент, рисую в воздухе серо-розовую дугу.
Мертвецы аплодируют.
Я вытаскиваю изо рта окурок и тушу его об оголившийся мозг доктора. Сигарета шипит, и сизый дымок поднимается из пролома.
Мое украшенное гвоздями сердце – инсталляция ко Дню святого Валентина – требует сейчас же ехать в город. Но мозг, холодный, как моя фамилия, спорит с сердцем. Нужно набраться сил.
Я встаю на сторону мозга. Я ждал свою бабочку шестнадцать лет. Потерплю сутки.
Не спеша обхожу особняк. Стекла дрожат от штормового ветра. Фантомы воют за окнами.
Я осматриваю роскошную спальню доктора, кровать, на которой вместилась бы ватага подопытной ребятни. Сидя на корточках у холодильника, ем курицу, сыр, спагетти. Продолжаю изучать дом и обнаруживаю подвал, а в нем лабораторию.
Яркий свет жжет глаза, мне мерещится, что в комнате с белыми стенами я вижу ребенка. Но это лишь шимпанзе, сонный от лекарств зверек с выбритой шерстью. Я ложусь на пол возле обезьяны и мгновенно засыпаю.
Мне снится «Таламус».
День выпуска, чье приближение мы, пятнадцать смельчаков, попытались ускорить. Уже покончил с собой Хоштария. Умерли Комар, каучуковая Лиля и одна из близняшек. Находился при смерти Валера Рогожин, мальчик-магнит.
Саня Колмыков сказал, что время пришло.
И в коридоре, по которому нас вели на ежедневную процедуру, я представлял выдуманную семью, мамочку и папочку, долгожданное воссоединение. Наверху жил своей мерзкой извращенной жизнью мирок мертвого бога, нисколечко не похожий на тот, что мы видели в пропагандистских фильмах. Равнодушный, упивающийся грязью город, где меня нарекут мутантом и запрут в психушке. Где вместо доктора Лесовского будут его коллеги, золотозубые, разящие дешевым пойлом рты. И, надо отдать должное «Таламусу», здесь не насиловали детей. Я не могу сказать того же обо всех последующих филиалах ада.
Но там, тогда, Колмыков протягивает руку, и я хватаюсь за нее. Я чувствую силу моего товарища, перетекающую из его запястья, из сосуда в сосуд и обратно. Подземный толчок отшвыривает сопровождающего нас автоматчика. Гена Шевченко берет меня за плечо и смотрит на второго охранника. Взгляд проходит сквозь комбинезон рентгеновскими лучами прямо в грудную клетку и делает что-то с сердцем, как раньше с сердцами беззащитных мышей. Мужчина падает, выпучив бельма. Другие руки цепляются за меня. Лаборатория вибрирует. Срывается дверь с петель. Перепутанным узлом рук мы движемся вперед, снося преграды, а потом…
Я кричу во сне, и шимпанзе пятится от меня. Взрыв. Страшный, опаляющий, въедающийся под кожу термитами. За ним еще и еще. Дьявольский фокусник задувает в коридор огонь. Загорается Марина – яростно, словно она не ребенок, а соломенная кукла. Пламя всасывает ее прекрасные рыжие кудри, и на голове девочки вырастает шелестящий цветок.
Дети горят заживо. Со спины стреляют автоматчики. Свинцовые осы настигают Саню, но перед смертью он успевает сорвать с бункера крышу. Как крышку с консервной банки.
Я извлекаю из дыма Нонну. Мою бабочку. Она потеряла сознание, за ее полуприкрытыми веками я вижу мечущиеся крылья, их чешуйки и поперечные жилки.