— Слышала, Ленок, меня уже в старики записали! Вот какая нынче пошла молодая поросль — дерзкая и самоуверенная. Это ничего. — Он вдруг перестал смеяться, посмотрел на Гальяно в упор. — Тебе, Василий, еще не раз придется продемонстрировать свою крутость и доблесть. Это я тебе гарантирую.
Гальяно, не привыкший к тому, что последнее слово остается за кем-то другим, уже собрался сказать что-нибудь особенно дерзкое и язвительное, но в это самое время двери особняка приветственно распахнулись, а на крыльцо выкатилась невысокая, невероятно тучная женщина в белом халате.
— Приехали, оглоеды! — сказала она зычным, никак не вяжущимся с ее округлыми формами басом. — А ты, Ленка, говорила, что рано обед готовить! Чем бы я сейчас эту ораву кормила, если бы тебя послушала?!
— Софья Ивановна! — Загорелых щек Мэрилин коснулся легкий румянец. — Потише, прошу вас! И не Ленка, а Елена Викторовна, — добавила она почти шепотом.
— Ить, от горшка два вершка, а уже Викторовна! — буркнула тетка, к которой Гальяно сразу же испытал приступ антипатии, но голос все же понизила. — Обед мы сготовили. Горячее все. — Она командирским взглядом обвела замерших у подножья лестницы пацанов, а потом добавила: — Это ж половина только приехала.
— Второй отряд будет ближе к вечеру, автобус уже отправили, — сообщил Суворов.
— И тоже небось одни мальчишки! — Тетка покачала головой. — Снова как в прошлом году!
— Спортивно-патриотический лагерь! — сказал Суворов со значением. — Тут программа и нагрузки. Какие девушки?
— Да что ж вы нас на пороге держите?! — возмутилась Мэрилин и в возмущении даже притопнула ножкой. — Дети устали с дороги!
Дети! Гальяно обиженно поморщился. Какие ж они дети, когда им скоро по семнадцать лет!
— А и то правда — дети голодные! — Тетка попятилась к двери, не пойми кому замахала рукой, а потом велела: — Так пускай хоть сумки свои побросают и приходят в столовую. А я пока распоряжусь, чтобы Лидка на столы накрыла. Начальнику-то сообщить? — спросила она почти шепотом.
— Сама сообщу! — Мэрилин раздраженно дернула плечом, протиснулась мимо поварихи в дверь.
Гальяно шагнул следом. Сердце вдруг снова забилось в два раза чаще, на лбу выступил холодный пот. Чтобы переступить порог этого дома, ему пришлось сделать над собой усилие. Даже странно…
Матвей
Им досталась комната в левом флигеле, не большая, не маленькая, вполне достаточная, чтобы в ней свободно разместились четыре кровати с прикроватными тумбочками, шкаф, письменный стол и два стула. Матвей швырнул рюкзак на одну из коек, обвел изучающим взглядом своих соседей.
На койку слева от распахнутого окна присел высокий светловолосый парень. За всю дорогу от города до лагеря он едва ли произнес несколько слов, зато у второго соседа, долговязого, прыщавого и патлатого, рот не закрывался ни на минуту.
— А ничего так! — Патлатый по пояс высунулся в окно, обозрел окрестности. — Вид вполне себе! Природа! — добавил он и воздел глаза к небу.
Насчет вида из окна Матвей был с ним полностью согласен. За флигелем, насколько хватало взгляда, расстилался парк, а ветки старой липы едва не касались подоконника. И в самом деле, красота. Вполне возможно, что родители зря волновались, и в этом богом забытом медвежьем углу Матвею будет очень даже неплохо. Надо написать им письмо, успокоить.
Отец Матвея, инженер-строитель, получил назначение в Ливию всего пару месяцев назад. Назначение это стало для семьи полной неожиданностью. Если младшую сестру еще можно было взять с собой, то срывать Матвея, которому предстоял последний год обучения в гимназии, казалось нецелесообразным. На семейном совете решили, что в Ливию вместе с отцом поедут мама и сестра, а Матвей год до поступления в институт поживет у тети. Тетя была готова приютить его сразу же, но на том же семейном совете постановили, что лето Матвей проведет вот в этом элитном лагере. Конечно, предварительно родители поинтересовались мнением сына. Матвей не возражал. Больше того, он был рад уехать из душного города в деревенскую глушь. В его жизни начался период, который отец с усмешкой называл лирическим. Пережитая в начале года первая и, как это часто бывает, несчастная любовь до сих пор нет-нет да и давала о себе знать неприятным сосущим чувством под ложечкой. Даже странно: любовь, кажется, уже прошла, а вот это мерзкое чувство осталось.
— Как-то скромненько для элитного заведения. — Краснощекий толстяк в непомерно широких джинсах со вздохом опустился на единственную свободную кровать. Пружины тут же угрожающе заскрипели под его весом.