Второй танк дал пулемётную очередь. Корзинкину обожгло плечо. И он затих на комьях глины у свежевырытого окопа… Очнулся же от крика Ткаченко:
— Наши танки подходят! Слышите, командир!.. Вы что, ранены?
Дальше он ничего не помнил. Только бесконечный, удивительно радостный грохот наших танков. Он замирал и нарастал с новой силой, и в этом родном захватывающем звучании не было ничего похожего на немецкий, бессмысленный звук камнедробилки. Танковый рокот тянулся ласковым бинтом. Он клал виток за витком на рану Корзинкина, грел окоченевшие руки, пальцы ног и длинную, цыплячью шею. Корзинкин собрался с силами и встал, но земля сразу начала проваливаться, и он упал бы снова, если бы его не поддержали Ткаченко и Миша Спиров… И вот он лежит на топчане в редакционном вагончике и старается уловить этот звук… Но вместо радостного танкового рокота слышит размеренное уханье «американки».
Потом Корзинкин услышал знакомые шаркающие шаги. Приоткрыл глаза. Перед ним стоял редактор в высоких валенках, которые, как голенища ботфортов, закрывали колени.
— Корзинкин, как вы?
— Хорошо, — пересохшими губами ответил раненый корреспондент.
— Вы ничего не знаете о Волчьем логе?
— Я был там…
— Что же вы молчали! Звонили из политотдела. Приказано дать материал о героях Волчьего лога… Рассказывайте, рассказывайте! Там, говорят, одна рота…
— Одна, — тихо подтвердил Корзинкин, — семь бойцов.
— Может быть, вы что-нибудь путаете? — Редактор наклонился к Корзинкину: — Рота — семь бойцов?
— Я не путаю, — твёрдо сказал Корзинкин. — Сделайте одолжение, записывайте… Подбито два танка… Уничтожено пятьдесят гитлеровцев… Рубеж удержали до подхода наших танков…
— Вооружение? — спросил редактор.
— Какое там вооружение! — отозвался Корзинкин. — Бутылки с горючей смесью. Гранаты. Был ручной пулемёт, да патроны скоро кончились. Запишите фамилии бойцов: Ткаченко, Миша Спиров, Ильин, Прокофьев, Каханов. Ещё там был Володечка… его так все звали. Голубоглазый, кудри остригли…
— Какие кудри? — спросил редактор. — Фамилия его?
— У него не было фамилии. И ещё один боец. Хмурый. Я с ним не успел познакомиться. Трое погибло в бою. Двое ранено… Двое остались в строю…
— Хорошо, — сказал редактор, — мы дадим заметку в номер. Политотдел требует. Как фамилия командира роты?
Корзинкин шире открыл глаза и посмотрел на редактора:
— Я не знаю его фамилии.
— Не запомнили? Надо записывать, — проворчал редактор. — Всех бойцов запомнили, а командира… В следующий раз сразу записывайте фамилию командира.
— Хорошо, — сказал Корзинкин. — Учту.
«Как это я в самом деле забыл спросить у ребят фамилию командира роты?» — с укором подумал Корзинкин.
В вагончике было тихо. Только сквозь тонкую стенку было слышно, как в походной типографии ритмично ухает «американка». А за лесом в такт ей ухали орудия наступающей армии.
Вратарь
Когда зимним вечером вы пройдёте по Большой Кирпичной, то обязательно услышите отдалённый гул, который то замирает, то вспыхивает с новой силой. Кажется, где-то за домами бушует маленькое незамерзающее море: гудит штормовой ветер и на берег накатываются тяжёлые волны. Если вас заинтересует это странное зимнее море, то дойдите до Новосельской и сверните в арку углового дома. Перед вами откроются огни полярного сияния и клубы мутного пара, которые обычно поднимаются над тёплым течением.
Только присмотревшись, вы обнаружите, что никакого моря нет. Есть ледяное поле, где гудят голоса маленьких любителей хоккея, звенят коньки и сломанные клюшки отлетают, как обломки кораблей. И если вы зайдёте сюда, вам обязательно расскажут о Саньке Красавине.
Надо было видеть, как он стоял в воротах. Колени согнуты, голова опущена, подбородок упёрся в грудь, острые, чуть прищуренные глаза смотрят вперёд. Санька видит насквозь атакующих противников со всеми их хитростями и приёмами. Такой уж у него дар — за мгновенье до щелчка знать, в какой угол полетит шайба. Он редко ошибался. Яростный бросок вперёд — и даже самые внимательные болельщики не успевают оглянуться, как шайба оказывается в «ловушке».