— Эй, слезайте!
Мы смотрели на него птичьими глазами и молчали.
— Эй, вы! Слезайте, вам говорят! — кричал управдом. — Пилить будем.
Никто не шевельнулся.
— Прекратите хулиганство! Щербаков, начинай пилить!
— Прямо с живыми детьми? — спросил дворник, делая ударение на первый слог в слове «детьми».
— Валяй, валяй, они попрыгают.
— А как нет? — Дворник уставился на Макарёнка. — Я на душу преступления не возьму.
Макарёнок почесал затылок и велел Щербакову идти за родителями.
Он совершил ошибку, этот самоуверенный управдом. Он не подумал, что наши родители когда-то тоже сидели на деревьях, любили старые тополя. В самые суровые годы блокады, когда каждое полено было жизнью, у наших родителей не поднялась рука спилить деревья. Терпели. А у Макарёнка просто получается: поставил печать — и пили.
— Пусть стоят, — сказал Лялькин отец, — мы с этими деревьями выросли.
— Грязь разводить хотите? — в упор спросил Макарёнок.
— Это что вы называете грязью? Почки? Первые листья? Прохладу в жаркий день? Запах прелой листвы? Веточки в инее?
Макарёнок смотрел на Лялькиного отца выкатив глаза, словно тот говорил не по-русски.
В это время в разговор вмешался наш старый управдом, Сидорин. Белый, слабенький старичок.
— Хорошо, когда дети сидят на деревьях, — сказал он. — Может быть, они воображают себя птицами. А человек хоть ненадолго должен почувствовать себя птицей… Я помню, как дети сидели на деревьях, когда прорвали блокаду и был салют. И разноцветные ракеты летали рядом с ними. Как красиво было!
— Мы другие деревья посадим, — не отступал Макарёнок.
— Другие долго расти будут. Жизни вашей не хватит. Я эти деревья помню ещё молодыми…
Словом, ничего у этого Макарёнка не вышло с нашими тополями.
А вскоре наша Лялька попала под машину. Такое произошло несчастье. Светленький Воля видел, как она лежала на асфальте и как белые халаты вились над ней, словно хотели защитить её от чего-то. Она была жива. Лётчик, когда узнал, кинулся в больницу. Он оказался дома. А мать была где-то в поездке.
Лётчик вернулся из больницы под вечер. Мы видели, как он шёл по двору. Плечи у него были опущены, лицо серое, глаза погасли. Словно он поднял свою крылатую машину высоко в небо и что-то там разладилось, не сработало, загорелось. И он катапультировался, в последнюю минуту оторвал машину от сердца.
Мы смотрели на него и боялись подойти. Боялись спросить, как Лялька. Мы шли за ним, в надежде, что он сам скажет. Но лётчик так ничего и не сказал. Только оглянулся, внимательно посмотрел на нас. И от этого взгляда нам стало не по себе.
На другой день светленький Воля сказал:
— Ляльке из двадцать шестой сделали операцию.
— В больнице? — спросил кто-то.
— Ага, — ответил Воля. Он всё всегда знал.
Ребята как-то быстро отвлеклись от этой новости. Просто не знали, что делать, как себя вести в подобных случаях. Занимались своими делами. Потом вдруг выяснилось, что Лялькин сук пустой. Хороший, удобный сук. На нём можно просидеть хоть целый час. Но никому не пришло в голову занять его.
Я стал допытываться у светленького Воли:
— Когда она вернётся?
Воля пожал плечами и сказал:
— Она теперь будет хромать.
— Хромать? Как же она полезет на дерево?! — закричал я на Волю, словно он во всём был виноват.
— Почём я знаю, — заморгал глазами светленький Воля. — Может быть, не полезет никогда.
— Никогда?
Мне стало страшно от этого слова. От него веяло холодом и темнотой. Какое-то безжизненное слово. Может быть, оно касается и меня? Чтоб испытать себя, я полез на дерево. И ребята, не сговариваясь, полезли тоже. Мы лезли и мысленно тянули за собой Ляльку, но она выскальзывала из наших рук, оставалась на земле, словно, как большинство девчонок, никогда не лазала по деревьям.
Мы расселись на ветвях и смотрели на улицу. Проползла поливальная машина. Проехал автобус с иностранцами, похожими на цирковых артистов. Провели детский садик в белых панамках… Мой отец рассказывал, что с этих тополей он видел, как над городом летел дирижабль «Граф Цеппелин». Большой и серебристый. Его было долго видно, не то что сверхзвуковые самолёты. А тётка Анисья запрещает мне лазать на деревья. Даже когда салют. Но я всё равно лезу. Ляльке никто не запрещал, почему же её нет на нашем дереве? Может быть, в целом мире не стало Ляльки?
Мы забрались ещё выше, где ветки тоньше и надо держаться крепче. А когда посмотрели вниз, то увидели лётчика. Он стоял на земле и смотрел на нас задрав голову, как смотрят на самолёты и дирижабли. Может быть, он собирается залезть на дерево, чтобы занять Лялькин сук? Но лётчик постоял-постоял и пошёл. Он шагал по двору, и по его походке мы почувствовали, что он спешит на аэродром, где его ждёт новая, необлётанная машина. Он возьмёт с собой любимую дочь Ляльку, потому что в полёте хромота не помеха, и поднимет её на такую высоту, до какой не дорастало ни одно дерево.