Выбрать главу

Он делал вид, что кричит на ребят, но кричал на Сергееву-Алексееву. В большом мире он был маленьким человеком. Но здесь, в театральном дворе, он был богом, царём и воинским начальником, и он орал:

— Вон! Вон! Вон!..

Орал и кашлял. И его кашель был похож на выстрелы старого, но действующего ружья.

Корзинка

После смерти пожарного собака со смешным именем Корзинка стала редко бывать дома. И в дождь, и в снегопад её можно было встретить на улицах посёлка. Она трусила по дороге, старательно принюхиваясь, словно не теряла надежды напасть на след своего хозяина. Корзинка была дворняжкой среднего собачьего роста, с жёсткой спутанной сизой шерстью. Казалось, собака вывалялась на остывшем пепелище, а стряхнуть с себя золу не удосужилась.

Корзинка знала всех жителей посёлка и никогда не лаяла на знакомых. Но стоило появиться чужому, собака становилась добровольным конвоиром. Тихо порыкивая, она сопровождала пришельца, при этом шерсть сердито поднималась на загривке.

Всю неделю Корзинка была вольной уличной собакой. В воскресенье же она выходила за ворота, в ошейнике, на поводке, в сопровождении вдовы пожарного. Маленькая безродная дворняжка и длинная худощавая вдова с круглым яблочным румянцем на скулах и острым, раздвоенным на конце носом вызывали улыбку у встречных. На поводке Корзинка вела себя прилично: не рвалась из стороны в сторону, а шла на шаг впереди своей хозяйки и даже появление кошки — попробуй удержись! — не выводило собаку из равновесия.

Нагулявшись вдосталь, вдова возвращалась домой, на крыльце снимала с Корзинки ошейник и, скомандовав «Пошла!», захлопывала перед её носом дверь. Корзинка не долго обижалась. Она убегала на улицу, в свою стихию, где, если быть расторопной и не пасть духом, можно прокормиться и прожить…

И вдруг у смешной, полууличной собаки родились щенята. Она принесла их под домом и там же устроила гнездо, не рассчитывая ни на чью помощь. Узнав о прибавлении семейства у Корзинки, вдова решила, что надо незамедлительно утопить щенят. Она отправилась за Гусаровым.

В каждом посёлке обязательно есть мастер на все руки, который латает крыши, меняет проводку, укрепляет заборы, врезает замки, чистит колодцы и делает ещё множество необходимых людям дел. Таким умельцем был Гусаров. Вдова пожарного без труда разыскала его и спросила:

— Гусаров, можешь утопить щенят?

— Я всё могу, — мрачно ответил Гусаров.

Щетина серебряными гвоздиками торчала из его впалых щёк, а винный перегар окутывал Гусарова невидимым глазу устойчивым облаком. Глаза его были бесцветными, не способными зажечься от радости и потускнеть от печали. А улыбка походила на гримасу.

Вдова по-мужски откинула полу пальто и извлекла оттуда кошелёк, оставшийся от пожарного.

— Зайдёшь после обеда, — приказным тоном сказала хозяйка Корзинки.

Право приказывать давала ей зелёная трёхрублёвка, которая из кошелька перекочевала в несмываемо-тёмную ладонь Гусарова.

Гусаров пришёл в назначенный час. Его слегка покачивало. Он как бы испытывал на себе непривычное для жителя земли состояние невесомости. Гусаров постоял перед дверкой, ведущей под дом, опустился на колени и заглянул внутрь. При слабом свете, едва проникающем в подполье, он увидел Корзинку. Собака лежала на боку, и два маленьких тёмных комочка жались к её животу. До Гусарова донеслось звонкое причмокивание — щенки сосали молоко. «Пусть напоследок попьют молочка», — подумал Гусаров и стал ждать, пока два маленьких существа получат то, что им положено природой, чтобы потом заграбастать их и отнести к реке. Он для этого припас мешок.

Щенки сосали долго, и Гусаров не спеша полез под дом.

— Корзинка! — сиплым голосом позвал он.

Собака, не меняя положения, повернула к нему голову и, убедившись, что человек знакомый, не зарычала, не заволновалась, а продолжала кормить кутят. Гусарову стало неловко, что Корзинка не боится его. Лучше бы она зарычала или схватила его за рукав. Он подполз ещё ближе. Теперь к звуку двух ненасытных ртов прибавилось хрипловатое дыхание Корзинки. Лёжа на животе, Гусаров наблюдал за жизнью дружного собачьего семейства. Щенки энергично сосали мать. Откуда только в худой, полуголодной собаке бралось столько молока!

Неожиданно в памяти Гусарова возникла тёмная, нетопленная изба. Он вспомнил мамку, сестрёнку Кланю и себя — маленького Гусарова. За окном гудел ветер, а печь была холодной, выстуженной. Кланя плакала тоненько и протяжно, а его познабливало и мутило от голода. Временами мамка отчаянно сгребала их обоих руками и из последних сил прижимала к себе. И сразу становилось теплее. Кланя утихала. Маленький Гусаров забывал, что ничего не ел с утра. Он чувствовал себя защищённым от всех бед, от войны, от ненастий и засыпал…