— Надо наших догонять!
Вдруг возле нас машина тормозит. Шофер открывает дверцу:
— Садитесь, ребята, если по дороге — подвезу.
— Нам на Чертовы Скалы!
— Садитесь!
— Нельзя, — говорит Чемурако, — у нас поход.
— Ну, знаешь, можешь себе топать, а я поеду, и все!
Схватил я свой рюкзак, сел в машину, и мы поехали и обогнали наших. Я раньше всех оказался возле скал. Сделал шалашик из ветвей, сижу, пью родниковую воду. А когда все подошли, я засмеялся:
— Ну, Димка, кто раньше?
А Димка насупился, молчит и ногу йодом заливает: наколол.
— А где Чемурако? — спрашивает вожатая.
— Откуда я знаю? Он отстал.
— Почему же вы вместе не шли?
— Он сам не захотел, — говорю я. — Не мог же я его упрашивать!
Сашко явился, когда уже кончали натягивать палатки. Он стал помогать Димке, а тот, я слышу, жалуется:
— Ты знаешь, мой рюкзак почему-то такой тяжелый, едва я его донес! Словно там на двоих.
— На двоих? — переспросил Чемурако.
— Ну да: и буханки две, и консервов больше, чем у всех. Да еще вот эта штука, — и показывает Сашку мой ботинок.
Сашко посмотрел на ботинок и говорит:
— Знаю я, чья это работа!
А после ужина подходит ко мне:
— А ну пойдем на беседу!
Лучше, думаю, пойду, а то Чемурако подымет тут бучу, испортит всем настроение.
На опушке Сашко остановился, спрашивает:
— Это ты Димке в рюкзак свои вещи подложил?
— Ну я, а что? Я пошутить хотел, а он…
— За такие шутки знаешь что делают? Да ты глазами не хлопай, не бойся: я тебя бить не стану. Ты для меня и так лежачий. Ты знаешь, что сделаешь? Вон видишь — крапива? Лезь туда: говорят, полезно в крапиве посидеть. Укрепляет нервную систему.
Я тогда как закричу:
— Не имеешь права!
Конечно, все услышали крик, кто-то орет: «А-у-у!», шаги слышатся. Тогда Сашко — р-раз! — и толкнул меня прямо в крапиву. А я даже без майки был и на солнце немного обгорел, а крапива густая! Прибежали ребята, и вожатая с ними. Говорит Сашку:
— Чемурако, ты что сделал? Что ты всегда нам все портишь?
— Пусть он сам скажет! — ответил Чемурако и показал на меня.
А что я мог сказать? И так ясно, что Чемурако пихнул меня в крапиву. Чего тут рассказывать!
— Почему ты это сделал, Чемурако?
— Ничего я вам не скажу. Не скажу, и все. Пусть он сам!
— Ты же еще и грубишь! — возмутилась вожатая. — Придется поговорить с тобой иначе.
Потом уже Димка раззвонил, что я подложил ему в рюкзак ботинок, и мне за это тоже немного досталось, зато Чемурака на три дня исключили из школы. Моя мама ходила к директору и к классному руководителю: у меня после этой крапивы даже температура повысилась, так что мама боялась выпускать меня из дому.
Я пришел к Сашку после уроков. Он сидел на подоконнике и думал. Даже не услышал, как я вошел.
— О чем ты думаешь?
— Я сейчас не думаю. Я просто смотрю в одну точку.
— А-а, — сказал я. — Хочешь, пойдем в кино?
— Не хочу. И не обращайся со мной, как с больным.
— Я и не обращаюсь.
— Слушай, Димка, если бы я знал, что исключат, я бы все равно загнал его в крапиву.
Я ничего не мог на это ответить, ведь все случилось из-за меня: Котька Янчук подсунул мне в рюкзак свой ботинок, а Сашко заставил его за это лезть в крапиву. Котька уверяет, будто Сашко его толкнул, но раз Сашко говорит, что просто он ему велел и Котька сам с перепугу полез, то так оно и есть.
Теперь Сашка на три дня исключили из школы. Если бы Котьку исключили на три дня, он бы от радости пищал, а Сашко смотрит в одну точку. Мне жаль Сашка, но ему об этом не скажешь — обидится. Я уж знаю. Один раз он играл в ножички и всадил нож не в землю, а в ногу и потом вытаскивал лезвие из ступни и даже не поморщился. А у меня физиономия сама собой скривилась, и я спросил: «Тебе больно, Саньк?» А он отвернулся и ничего не ответил. Так и теперь могло случиться.
— Димка, — сказал вдруг Сашко, — а ты знаешь, я ведь ничегошеньки в жизни не умею.
— Не выдумывай, Чемурако, — говорю. — Как это — ничего? Ну, а… а… ну, кто лучше тебя в классе в баскет играет?
— «А-а…»! — невесело передразнил меня Сашко. — Вот видишь, ничего, кроме баскета, и не назовешь. А я не о том. В баскет всякий может… Вот знаешь, папа говорил, что каждое дело надо делать по-настоящему, но у человека должно быть главное, без чего он жить не может и в чем, папа говорил, он должен полностью выявиться. Понимаешь?
Я кивнул головой, а он говорит: