Из-за Шуркиного плеча выглянула мама. Она была маленькая, еще немножко — и Шурко станет выше ее, как будто он взрослый, а она — девчонка.
— Войдите, пожалуйста, в комнату, — попросила мама своим обычным тихим голосом. — Какие деньги? О чем речь?
— В кошельке были деньги. И они пропали. Три рубля. Куда ты их дел, хулиган?
Шурко молчал. Такая уж у него была привычка — молчать, когда взрослые кричат.
— Объясните, пожалуйста, — еще тише попросила мама. — Я ничего не могу понять.
— Что тут понимать?! Витя взял кошелек, новенький кошелек, такой, знаете, картузик, он хотел показать его ребятам, а ваш сын отобрал у него кошелек, отнял силой, а когда отдал, то денег там не было.
— Хорошо, — чуть слышно проговорила мама, и на щеках у нее выступили два круглых розовых пятна, — я поговорю с сыном и… и если он взял эти деньги, то он сегодня же вам их вернет.
— Ну вот, — заперев дверь, сказала мама, — сперва были разбитые окна, драки с мальчишками, взрыв в классе и еще многое другое… А теперь — деньги… Украденные деньги! Ступай, найди их и отнеси, слышишь?
— Я не брал! — хмуро, не глядя на мать, ответил Птичкин. — Чтоб я сдох, если брал! Откуда я знаю, где они!
Мама не спросила, кто его учит так выражаться: «чтоб я сдох», — она только вздохнула.
— Попробуй все-таки найти.
А потом отвернулась, стерла с брови что-то невидимое и вышла в кухню. Оттуда вкусно пахло жареной картошкой и салом, но Шурко не пошел ужинать. Он сел на стул и упрямо, со скрипом стиснул зубы.
— Договор Олега с греками был подписан в 911 году, — громко проговорил он и снова стиснул зубы.
Еще до сумерек все ребята во дворе знали о происшествии с кошельком.
— Ух ты! — сказал, присвистнув, Олег. — И ты даже не заметил, как он их вытащил? Ловок Птичкин!
— Он теперь может двадцать раз посмотреть «Чапаева»! — позавидовал Мишко.
— Дураки! — рассердился на них Марко. — Тут кража, а они про кино!
Только Санько молчал. Он стоял, заложив руки в карманы, и внимательно смотрел на Витьку. Так внимательно, словно никогда не видел плосконосого Витькиного лица.
Витька сидел на скамейке, возле него лежал Акбар, положив квадратную голову на широкие лапы. У Акбара было три золотых медали, и Витька гордился ими, словно их дали ему, а не псу.
— А зачем ты брал из дому кошелек? — вдруг спросил Санько.
— Чего ты пристал? — вспыхнул Витя. — Я же все рассказывал…
— А того и пристал, что врешь ты! Не брал Птичкин у тебя денег, на что ему твои паршивые деньги из твоего паршивого кошелька!
— Дурак! — тонким голосом крикнул Витя. — Что ж я, по-твоему, сам у себя деньги украл?
— Не знаю, куда делись деньги, только не мог их Птичкин взять!
Птичкин смотрел на них из окна третьего этажа и догадывался, что говорят о кошельке. На столе лежала раскрытая книга. Птичкин, верно, на всю жизнь запомнил, что договор Олега с греками подписан в 911 году, но больше ничего в голову не лезло.
Шурко почесал в затылке, подумал, еще раз почесал в затылке, что-то сказал самому себе, потом открыл шкаф и вынул коробку от башмаков, где лежали всякие его сокровища: старый складной ножик, гвозди, кусочек пемзы, какие-то железки и клешня краба. Он пошарил в коробке, вынул что-то и спрятал в карман. А потом вышел из комнаты, тихо отпер входную дверь и спустился вниз, на второй этаж, где жил Витя, его родители и Акбар.
— Кто там?
— Я. Птичкин Шура.
— Ну! Нашел деньги? — Витина мама стояла на пороге.
— Ага. Нашел. — И Шурко протянул ей маленький пакетик.
Витина мама подозрительно посмотрела на мальчика:
— Все тут?
Но Птичкин не ответил. Он присвистнул, сел на перила и с ветерком скользнул вниз.
— Все! — крикнул он во двор, не приближаясь к ребятам. — Можешь успокоиться: я уже отдал твоей маме деньги!
— Что, Санько, напрасно старался? — злорадно усмехнулся Витя.
— Лопух ты! — процедил Санько.
Через неделю, казалось, никто уже и не помнил об этой истории. Мама Вити приветливо улыбалась Шуркиной, а та вежливо желала ей доброго дня. Ребята во дворе гоняли мяч, играли в хоккей на траве, используя вместо шайбы консервные банки, и охотно соглашались прогуляться по улице с медалистом Акбаром. Тогда на них с завистью смотрели все прохожие мальчишки. А Акбар не смотрел ни на кого, только гордо позванивал медалями.
Казалось, и сам Шурко все забыл. Только ходил несколько помрачневший, тихий и больше уже не пытался ставить в классе опыты со спичками. Мама отводила у него со лба густые вихры и говорила: