Славко Беркута
Хорошо высоким и сильным — их не толкают, даже когда они вздумают идти посередине тротуара. А если у тебя в восемь лет вид как у дошкольника да к тому же при каждом шаге болят суставы, наверно, лучше ходить вдоль стен: безопаснее. Однако Славко не держался стен. С него хватало этого в больнице; тогда ноги болели так, что, казалось, не они его держат, а он тащит их за собою.
Болезнь настигла его весной, когда растаял снег, и пришлось два чудных зеленых месяца пролежать в больнице. Полосатая пижама, белые халаты, мамино посеревшее, через силу — для него — улыбающееся лицо. Все это запомнилось надолго. Встав с кровати, держался за стену, чтобы не упасть, чтобы сделать хоть несколько шагов.
— Свидетельствую, что ваш сын сдал экзамен на настоящего мужчину, — сказал главный врач, выписывая Славка.
Мальчик стоял возле матери — маленький, бледный, давно не стриженный и потому немного похожий на девочку. Он недоверчиво смотрел на доктора — этот высокий, широкоплечий дяденька, должно быть, шутил, он ведь никакого экзамена не сдавал, а лежал в больнице; с тоской думалось, что нельзя будет играть в футбол, бегать, прыгать. А что же тогда можно?
До самой зимы он был послушен и покорен, глотал какие-то лекарства, ходил на кварц и каждое утро просыпался с надеждой: «А вдруг прошло?» Надежда рассеивалась, стоило спустить ноги с постели и сделать первый шаг. Ноги стали худые, тоненькие, как две жердочки. Славко как можно скорее надевал штаны, чтобы не видеть своих ног.
Началась зима. Лужи затянуло тонким ледком, а потом ударил настоящий мороз, и мальчик больше не выдержал муки послушания. Он надел башмаки с коньками. Ноги подгибались, не слушались, разъезжались. Славко прикусывал губу, стоял с минуту, зажмурясь от боли, а потом все-таки шел. Он выбирался из дому украдкой, чтобы никто не видел, возвращался совсем без сил, а на следующий день снова шел на лед. Сперва около дома, поближе, потом — в парк и, наконец, на каток.
Ноги окрепли, мышцы пружинили, и уже не приходилось все время думать: как хорошо большим и сильным — их не толкают…
Потом мама никак не могла поверить, что мальчик сам себя вылечил.
— Хорошо, что я не знала о его упражнениях на льду, — сказала она папе, — я отобрала бы коньки, и кто знает, мог ли бы он сейчас бегать.
Однако не всегда бываешь победителем. Не решались задачи по арифметике — подмывало списать у Юлька Ващука. Не запоминались стихи, и как же утром не хотелось вставать и отправляться в школу, а потом исподлобья посматривать на учительницу: вызовет — не вызовет, спросит — не спросит… и думать при этом: «Хорошо Юльку, всегда он все знает!»
Юлько умеет рисовать, хорошо рисует. Славко попробовал — не выходит у него.
— Жаль тратить бумагу, — смеялся папа, — попробуй лучше вырезать самолет. Вот тебе дощечка, нож — попробуй вырезать два крыла, хвост, пропеллер. И никогда не старайся делать что-нибудь потому, что это делают другие. Свое ищи.
Свое найти нелегко. Как отличить его среди бесчисленных вещей и дел, которые захватывают, влекут, а потом вдруг перестают нравиться? Мальчики хватаются за все интересное и не чувствуют, что время уходит, они обращаются с ним свободно, как со своей собственностью.
Но однажды Славко вдруг ощутил бег времени.
Он шел с мамой вверх по улице Мицкевича. Слева — парк, там карусель и в клетке павлин со сказочно красивым хвостом. Справа — детский сад, куда когда-то ходил и Славко. Он вдруг остановился у палисадника. Смотрел на яркие грибки в полоску, на пожелтевшую истоптанную траву, на струйку воды, льющейся из черного, свернутого в бухту шланга, — после захода солнца будут поливать цветы. Все выглядело точь-в-точь так же, как раньше, когда Славко ходил сюда. Замурзанная девочка склонила набок головку и показала ему язык — мальчик не улыбнулся; он вдруг притих, он не находил ни одного знакомого лица там, где еще недавно знал всех.
— О чем ты думаешь? — поинтересовалась мама.
— Сам не знаю… Детского сада больше не будет, — то ли спросил, то ли определил он. Раньше ему не приходило в голову, что чего-то может больше никогда не быть.
Он думал об этом и позже, но уже значительно отчетливее и сознательнее. Они были всем классом в природоведческом музее. Славко увидел мамонта. В деревянной клетке стоял скелет, прикрытый темно-серой, как будто просмоленной шкурой, но Славку представился живой мамонт. Грустный и задумчивый, он покачивал хоботом — осторожно, чтобы не развалить деревянную клетку, которая мешала ему пошевельнуться; на белой бумажке значилось: «Мамонт». И по-латыни: «Элефант». Мамонту, верно, было обидно, что к нему прицепили этикетку.