Отправлялись в поход против немецких полчищ отважные воины, на их знаменах золотом и лазурью отливал городской герб, а в замке тосковала по отцу княжна-галичанка с прекрасным личиком Лили…
События перемешались в мальчишеском воображении, выдумка сплетала и связывала вместе всё, как название улицы соединяло старые и новые постройки.
Юльку было приятно: он говорил о вещах, которых Лили не знала, и чувствовал себя первооткрывателем, наставником. Он исподтишка посматривал на девочку, чтобы поймать ее взгляд и определить, внимательно ли она слушает, но видел только белую прядь волос над черной бровью, повязанный на шее зеленый платок и желтый листочек на губах у Лили.
— Слушай, — сказал Юлько. — Слушай, Лили, я прочитаю тебе стихи… Хочешь?
— Хм.
— Я их еще никому… Это мои стихи, я тебе первой…
— Хм.
Юлько проглотил слюну, откашлялся, у него вдруг пересохло в горле:
Глазами таинственными, как подземные озера,
Ты меня манишь куда-то и кличешь.
Я хочу разгадать, что в лице твоем скрыто,
Я хочу узнать, куда меня кличешь…
— Хм… Это ты о ком?
— Так. Ни о ком.
— А ты видел подземные озера? Нет? Это тебе Беркута рассказал, что они таинственные?
Желтый кленовый листочек дрожал у нее на губах, когда она говорила.
— Почему Беркута? Никто мне ничего не говорил.
— Потому что он, наверно, видел эти озера. Он ведь интересуется спелеологией.
— Знаю, — сказал Юлько. — Это я ему подкинул идею.
— А! — протянула Лили и вдруг засмеялась: — Слушай, ты любишь барбарис? У меня есть десять копеек, дай еще восемь, и будет сто граммов барбариса. Он кислый, и от него краснеет язык.
Юлько тоже засмеялся, — что ж, барбарис так барбарис. Необычное настроение рассеялось: в черные ворота больше не входили горожане в средневековом платье, в аптеке больше не было заклинателя-волшебника, не стояла на валах стража… И Лили больше не напоминала галицкую княжну. Она буднично развертывала липкие конфетки, от которых краснеет язык. И разговор пошел совсем будничный.
— А ты сейчас не такой, как в школе.
— Может быть, не знаю. Мне кажется, я всегда такой… А помнишь, как ты пришла к нам в класс?
— Угу. Тогда еще Беркута стрелял из водяного пистолета… А ты сказал об этом учителю. Зачем ты сказал?
— Почем я знаю? Я уже не помню.
— И тогда вы подрались. А вообще вы дружите, правда?
— Может быть. Нельзя же все время молчать. Надо с кем-то разговаривать, а больше не с кем. Ребята у нас какие-то такие… Знаешь, я как-то выдумал историю и сказал, что это Шекспир. Они поверили — о чем с такими говорить?
— Хм! — сказала Лили, подкидывая на ладони конфетки, как жонглер. — А если я тоже… не всего Шекспира читала?
— Глупости! Ты все равно умница, ты бы догадалась, что я выдумал.
— Умница? Как ты? Или чуть поменьше? — Девочка наморщила нос, и вдруг уголки ее губ опустились, левая бровь приподнялась — это была гримаса Юлька, немножко снисходительная, немножко презрительная. С такой гримасой Юлько смотрел на мир.
ЛАЗУРНЫЕ ПЕЩЕРЫ (Глазами Славка Беркуты)
Юлько Ващук развалился на учительском стуле, вытянул ноги и объясняет:
— Понимаете, ребята, надо обладать пространственным воображением и абстрактным мышлением. Без этого невозможно творить. Мышление можно развить. Ежедневный тренинг — и научишься всему на свете…
— Тре-енинг! Ты что, не способен уже говорить, как нормальные люди? Ну, тренировка, так нет же — тренинг!
— Слушай, Беркута, — вскипел Юлько, — ну чего ты всегда цепляешься? Каждый говорит так, как ему позволяет словарный запас.
С Юльком спорить — все равно что вызывать на дуэль каменную плиту: он будет стоять на своем, даже если неправ.
Вынимаю из портфеля учебник и читаю, заткнув уши.
Теперь речь Юлька звучит приблизительно так:
«У… ге-уууу-взв…»
Тренинг! Ай да Ващук!
Я даже не слышал, как прозвонил звонок, только увидел — все садятся за парты, и понял, что начинается урок. В класс вошел Антон Дмитрович. Придирчиво посмотрел, аккуратно ли повешена карта, зачем-то оглядел указку и начал урок.
Антон Дмитрович всегда начинает уроки как-то неожиданно. Возьмет, например, и спросит: