Он не верил, не мог поверить, что Славко Беркута с ватагой мальчишек прятался от людских глаз, чтобы выпить из бутылки глоток вина. Это какое-то недоразумение, надо сперва все выяснить, а потом уже устраивать суд, если потребуется. Антон Дмитрович только что вернулся с совещания членов Географического общества — он последние дни не был в школе.
Подняв брови-черточки, Варвара Трохимовна удивлялась:
— Я вас не понимаю. Вы берете под защиту хулигана?
— Хулигана? Какой же Беркута хулиган? Вы же классный руководитель седьмого «Б», вы лучше всех должны знать своих учеников. Даже если бы случилось нечто подобное, надо было сперва поговорить с самим мальчиком, пусть бы объяснил!
Варвара Трохимовна обиделась:
— Неужели вы думаете, что с ним не говорили? А он молчит и даже не отрицает своей вины. Да когда ребенок не виноват, он находит тысячу доказательств, чтобы оправдаться, а у Беркуты просто нет таких доказательств.
— Послушайте, Варвара Трохимовна, а вы не допускаете, что мальчик, может быть, слишком самолюбив, чтобы оправдываться?
— Что вы предлагаете, в конце концов? Спускать? Прощать? Один раз простили — и вот результат. Не прошло и двух недель, как мальчишка снова выкинул штуку! Да еще какую! Позор для всей школы. Если мы не накажем его, в городе станут говорить, что наша школа — рассадник хулиганства.
Забыв всякий такт, Антон Дмитрович хлопнул дверью учительской, отстранил оторопевшую первоклашку и быстро поднялся по лестнице к директору.
Директор, как Варвара Трохимовна, разводил руками и удивлялся:
— Не понимаю вас, Антон Дмитрович… Вы беретесь защищать хулигана?
— Беркута не хулиган. Разве можно навешивать на мальчика оскорбительную этикетку, даже не попытавшись понять, что произошло? Да если это и случилось — я не верю, но допустим, — так следует ли устраивать детский суд над взрослыми людьми? Поставьте себя на место родителей Беркуты. Это умные, порядочные люди. И вдруг тринадцатилетние дети обращаются к ним со словами: «Вы дурно воспитали сына!» Это же комедия! Такие спектакли портят отношения детей и родителей, развращают школьников.
Аргументы Антона Дмитровича, вероятно, казались директору необоснованными и наивными, потому что он доказывал свое — спокойно, рассудительно, как будто речь шла о приобретении наглядных пособий, а не о судьбе ученика.
— В нашей школе не случалось ничего подобного. Если вдруг в здоровом, дружном коллективе появилось болезненное явление, его следует ликвидировать. Товарищеские суды практиковались во многих школах, и это приводило к хорошим результатам. Не понимаю, почему вы возражаете против мнения учительского коллектива. В конце концов, мы просто выглядели бы смешно, если бы отказались от своего решения.
Глядя, как директор равнодушно переставляет на своем столе пресс-папье и чернильницу, как тщательно вытирает бумажкой подставку для календаря, Антон Дмитрович пытался сдержать раздражение и гнев, пробовал себя успокоить.
— Думаю, что, будь я в эти дни в школе, до такого решения не дошло бы. Разрешать детям играть во взрослых и вершить суд над старшими, достойными всяческого уважения людьми — это же не только антипедагогично, это даже страшно. Так можно травмировать ребенка. Беркута уже и сейчас не похож на себя. Вы видели, какие у него глаза? Холодные, злые и в то же время по-детски обиженные.
— В школе слишком много детей, я не успел приглядеться, какого цвета у них глаза, — пожал плечами директор.
— Я ему говорю, что рассказывал о Лазурных пещерах на совещании и специалисты-спелеологи заинтересовались, а он отвечает: «Антон Дмитрович, я теперь уже никакой спелеологией заниматься не буду, не нужна мне спелеология, мне теперь все равно…» И смотрит на меня исподлобья. Славко Беркута никогда так не смотрел. Я прошу его объяснить, как там было дело с этим вином, а он отворачивается и молчит. Вы понимаете, что это значит?
— Совершенно ясно: закономерное поведение для упрямого разбойника.
— Почему «разбойника»? Как можно с такой уверенностью утверждать?..
— Очевидно, мы мало знаем наших учеников. Не углубляемся в их души. Может быть, все началось давно и мы не заметили, не знали, вот и вынуждены теперь решать дело коллективно.
В два часа дня
Усталая немолодая женщина щурила глаза с короткими ресницами, привычно постукивала карандашом по столу. Работа в детской комнате милиции приучила к внимательности. Выработалась привычка запоминать лица и интонации, обращать внимание на жесты и одежду. У девочки, которая теперь сидела перед ней, были черные — зрачков не видно! — глаза и светлая челка над темными бровями. Девочка волновалась, она взяла со стола листок бумаги и, сама не замечая, рвала его на клочки.