— Беркута не мог так, — говорила девочка. — Не мог он пить. Я понимаю, может, он там стоял с ними, а потом не хотел называть их имена, может, он и правда не знал… Беркута такой… он не мог. Если вы мне не верите, спросите у наших, у кого угодно из седьмого «Б», они скажут. Они стоят на улице. Беркута не такой, это просто недоразумение!
— Я хочу тебе верить, девочка, мне нравится, что ты пришла защищать товарища. Но если человек отказывается от того, что было на самом деле, как ты думаешь, что это значит?
Девочка рассыпала по полу клочки бумаги, снова собрала их.
— Беркута не отказывается, он вообще ничего не объясняет, он говорит: «Раз вы мне не верите, я не стану никого заставлять». Он ужасно гордый, Славко Беркута! И если будет этот суд…
— Какой суд? О чем ты говоришь? Я написала письмо в школу, посоветовала директору обратить на мальчика внимание. Собственно говоря, он произвел на меня довольно приятное впечатление, потому что ничуть не походил на хулигана…
— Он фехтовальщик. И спелеологией занимается… Не мог он…
Старшая собеседница улыбнулась, и тогда ее невыразительное и ничем не приметное лицо вдруг ожило, словно она вышла из тени на яркое солнце.
— Это хорошо, что он фехтовальщик и спелеолог. Но не это определяет человека. Разве ты пришла ко мне потому, что он фехтовальщик и спелеолог?
— Да нет, не поэтому, вы правду говорите. Мы потому… Мы все знаем, какой он.
— Что ты имела в виду, когда упомянула про суд? — спросила женщина.
… На улице к девочке стремглав бросились ученики и ученицы из седьмого «Б»:
— Что она тебе сказала?
— Ты ей все объяснила, Лили?
— Будет суд или нет?
— Она очень симпатичная. Она звонила в школу. Директор сказал, что теперь он уже ничего не может и не хочет отменять. Эта женщина обещала обязательно прийти на суд.
— Защищать Славка или наоборот?
— Не знаю. Откуда я знаю, что она сделает? Она сказала, что Славко произвел на нее приятное впечатление.
— Ну чего Беркута молчит?
— Надо ему было связаться с этими ребятами!
Седьмой «Б» беспокоился. Седьмой «Б» хотел помочь Славку Беркуте.
Также в два часа дня
— Слушай, погоди! Слушай, Ваврик, тебе… у тебя… Это ты ко мне домой несешь бумажку?
— Ну, к тебе… Я не сама, у меня задание. И вообще, пусти меня, Беркута!
— А я тебя не держу. Слушай, Ваврик, отдай мне эту бумажку. Я сам передам.
Славко в который уже раз на протяжении последних нескольких дней клял себя за малодушие: вот так унижаться перед кем-то. Но мальчику казалось, что стоит маме прочитать эту бумажку, и весь свет пойдет кувырком, придет конец всему хорошему, что было в его, Славка, жизни, и наступит беспросветная мгла. Если бы можно было сделать, чтобы мама ничего не знала!
Славко не смотрел на девочку, он поглядывал на соседний дом, собственно на одно окно в этом доме: там кто-то открыл занавеску и видел всю улицу, Славка и девочку, которой поручили отнести родителям Беркуты повестку на школьный товарищеский суд. А девочка смотрела на мальчика — на крепкий, хотя и по-детски круглый подбородок; на широкие брови, одна чуть поближе к переносью, вздрагивает, и над нею — растаявшая снежинка; на его густые ресницы, упавшие темными подковками на лицо, когда он опустил глаза. Впрочем, девочке совершенно безразлично, какие у Славка брови и ресницы, ей надо, чтобы он не требовал невозможного, потому что она должна выполнить поручение. И девочка шагнула в сторону, чтобы идти дальше, а Славко подавил желание загородить ей дорогу, вырвать портфель и отобрать ненавистную повестку. Над верхней губой у него выступили капельки пота, он стер их перчаткой, стоял и смотрел, как идет девочка Ваврик, как переходит улицу, как покачивается у нее в руке портфель, в котором лежит записка.
«Вам повестка в суд», — скажет девочка и протянет маме бумажку.
В три часа
— Вам повестка в суд, — сказала девочка и подала матери Славка конверт.
— Как, как? — переспросила Марина Антоновна. — Ты, девочка, наверно, ошиблась, какой суд?
— Школьный, — невозмутимо сказала посыльная. — Судить будут Славка Беркуту.
— Как судить? Что ты говоришь? За что судить?