Поначалу у бабушки Кристина ходила гордая — в старых сапогах, растянутом линялом свитере и школьном еще пальто, ставшем совсем кургузым. Потом прикатили маман с Филом и устроили трам-тарарам.
— Генка так убивается, с американцами контракт порвал. А там миллионов на десять зелеными, — с испугом докладывал Филимон, почему-то озираясь.
Но Кристина оставалась непреклонна:
— Пусть до осени ждет.
— А что осень-то? С пузом под венец? И в свадебное путешествие не поедешь… — огорчилась Алла Владимировна.
— Мам, я же тебя просила! — значительно посмотрела на нее дочь, и Алла Владимировна умолкла. Правда, ненадолго, находя все новые аргументы в пользу незамедлительного бракосочетания.
Когда благодетелей удалось выпроводить в Москву, Кристина почувствовала себя победительницей: впервые устояла она перед искушением. А ведь Геннадий далеко не Эдик, да и стать хозяйкой его дома, спутницей в его престижных маршрутах — большая честь. Особенно для той, что с завистью и тоской смотрела вслед убегающим иномаркам…
Но нет! Не продается Кристина Ларина, и не одна теперь — с малышом, крохотным кусочком плоти, пробивающимся сейчас изо всех сил к жизни. Там, внутри, в теплой материнской утробе, он одобряет ее, завися целиком от ее силы и стойкости. «Ничего, милый, ничего! Мы будем очень счастливы…» — обещала Кристина, гладя ладонями живот и щурясь на теплое солнышко. Все вокруг бурно рвалось навстречу лету — зеленело, набухало, готовилось к цветению и плодородию. Кристина чувствовала себя частью общего торжества, вдохновляясь верой в победу.
А через день сменилась погода: пошли с севера гряды серых тяжелых туч, застучал, зашумел по крыше дождь, разгулялся ветер, зло мотая голые, такие беззащитные сейчас ветки яблонь. И засосала грусть-тоска. В доме сыро, натопленно-душно. Пахнет старым рваньем, тлеющим на чердаке. Тускло отражают свет абажура щербатые чашки в шкафчике, знакомые с детства, а вместо чая заварена огородная мята. По телевизору визги и всхлипы каких-то новых программ по поводу «от кутюр», автосалонов, мебельных магазинов и обалденных туристических круизов. Улыбаются с борта белоснежного теплохода, жуют лангуст в ресторанчиках Касабланки, валяются на широких кроватях фирмы Карло Фортини все те же длинноногие куколки с хищным блеском в стеклянно-бездумных глазах. И что-то похожее на зависть неудачника начинает нашептывать противные мысли погрустневшей Кристине.
Кажется, что жизнь, несшаяся на всех парах, замедлила ход, застряла, как старенький «запорожец», не одолевший горы. Почти полгода до начала занятий. Надо на работу куда-нибудь пристроиться, чтобы справку для вечернего отделения получить. А там — в декрет. К октябрю — малыш на руках, забот полон рот. А главное, деньги. Словно сговорились все: жалуются на рост цен, кривую инфляции поминают и талдычат Кристине о неминуемом нищенстве: без «бизнеса» или какого-то «левого» дела не выжить, а только в метро побираться. И еще того хуже — «нищету плодить». Это ей теперь маман, как опытная «одиночка», жужжит: «Ну что я тебе могла дать на свои 130 рэ? Сама всю молодость над тетрадками горбатилась да с учениками тупыми возилась. Из пальто жакет перешивала, из жакета — юбку, из юбки — жилетку. Так и модничала — «от кутюр»!.. Да тогда почти все так жили. А теперь — резкая дифференциация общества — кто в грязи, а кто в князи… Думай, девочка, где больше нравится».