— Я так и рассчитывал выманить зверька из норы прекрасной музыкой. — На ступеньку рядом с Кристиной присел Стефано. — Ну, что, девочка, стало легче? Давай-ка, умойся, надень хорошенькое платьице и спускайся к нам. Тебя все ждут. В сущности, милые старики — чета графа Фабелли и супруги Ровена с сыном и невесткой. Сыну сорок пять, он самый известный невропатолог в Италии.
— Мне не нужен врач. Я действительно в полном порядке, Стефано. — Кристина поднялась, изображая бодрую улыбку. — Но позвольте мне сегодня отсидеться в одиночестве.
— Твоя воля, наяда. Отсыпайся, а завтра мы совершим прогулку на лодках к водопаду. Такое тебе и не снилось.
Кристина чмокнула Стефано в щеку:
— Спасибо… А кто это пел?
— Понравилось? Все гости в восторге, Бэ-Бэ прямо не отходит от него.
— Это граф или невропатолог?
— Пел наемный тенор, детка. Правда, он не актер и подрабатывает этим ремеслом редко. Сегодня выступил здесь по моей просьбе.
Стефано ушел, пожелав ей спокойной ночи.
Но Кристине уже не сиделось в комнате. Накинув поверх свитера и брюк свой новый меховой жакет, она по боковой лестнице спустилась в холл и, не замеченная никем, выскользнула в парк. Миновав освещенную фонарями площадку у подъезда, девушка скрылась в аллее, ведущей к озеру. Прохладный воздух бодрил, и ощущение осенней свежести, печальной и возвышенной как звучание органа, придало ее шагу летучую легкость.
Однажды, еще пятнадцатилетней комсомолкой, Кристина посетила с группой школьников Ригу. Латвия была союзной республикой, а проезд учеников в дни осенних каникул стоил совсем недорого. Они гуляли по старому городу, кормили с рук белок в парке на холме, а потом как-то вдруг — смеющиеся и разгоряченные — попали в собор, полный торжественно замерших в сумраке людей. От впервые услышанных звуков органа у Кристины перехватило дух, а в тайных летописях души навсегда остались вместе прощальная грусть засыпающего до весны парка и величественные аккорды, рвущиеся в небо. Смертное и вечное, великая печаль и бессмертная надежда — рука об руку, в непостижимом, томящем душу единстве…
Аллея упиралась в каменную беседку, окруженную колоннами, а от нее три узких лесенки веером сбегали с обрыва к самой воде. Кристина постояла у балюстрады, подставляя лицо ветру и чувствуя себя на капитанском мостике летящей по волнам шхуны. Что-то важное происходило с ней, что-то значительное. Может быть, именно в эти минуты она взрослела, черпая силы и уверенность у природы — у ночного воздуха, воды, земли?
Впервые в жизни ей захотелось извлечь из своей груди мощный, прекрасный, послушный ее воле звук… Хотя бы один-единственный раз вот в эту глухую темную полночь запеть как Монтсеррат Кабалье… Боже, один только раз, а потом до самой смерти помнить об этом мгновении и беречь в себе, подобно тайному сокровищу.
Увы, не стоило и пробовать. Кристина сбежала к озеру и, присев на последней, омываемой волнами ступеньке, опустила руки в воду. Упругая, гонимая ветром волна шлепнулась о ее сапожки, обдав брызгами лицо. Отскочив, девушка засмеялась и пошла вдоль берега по вьющейся среди кустов дорожке. Куда — неважно.
Среди деревьев засветился огонек, потом показались очертания деревянного дома под островерхой крышей. «Охотничья хижина» в лесу с манящим теплым светом в полуоткрытых ставнях, окруженная могучими кленами и стайкой низеньких елок, словно пытающихся заглянуть в окна, казалась совершенно сказочной. Обитель доброй колдуньи или веселых гномов. Не думать же, в самом деле, что в теплой комнате сидит пузатый садовник Антонелли, похрапывая у телевизора. Кристина постояла, придумывая предлог, чтобы постучать в массивную дубовую дверь, прихваченную металлическими скобами. Тускло поблескивал круглый медный шар ручки, предназначенный, видимо, для великана, но звонка не было видно. Кристина вытащила из кармана озябший кулачок и постучала. Никакого движения за дверью, тишина, лишь шумит в кронах деревьев ветер, кружа сорванные листья. Она протянула руку, и кленовый лист, скользнув с высоты, лег прямо на раскрытую ладонь. В мерцающем свете, идущем из окна, отчетливо вырисовывался его зубчатый контур с торчащим восковым черенком.
«Все, что сбыться могло, мне, как лист пятипалый, прямо в руки легло. Только этого мало…» — тут же зазвенела в голове строка Тарковского. И впервые Кристина, слышавшая эти слова много раз в песенном исполнении Ротару, поняла, о чем они. И зашептала весь стих сначала, забыв про гремучую оркестровку, удивляясь точности и красоте смысла.