Санта помог ей надеть меховой жакет и, задержав руки на плечах девушки, сказал:
— А могла бы ты, загадочная незнакомка, сделать для меня — случайного, в общем-то, встречного — одну вещь? — Он сделал паузу и серьезно посмотрел ей в глаза. — Дай мне свою диадему, полученную от «Карата».
Кристина от недоумения открыла рот:
— Т-тебе? Диадему?
— Да, поносить. Дня на два. Не спрашивай, зачем. Просто ответь — да или нет? — Когда?
Санта набросил кожаную куртку и, вернувшись в комнату, залил огонь водой.
— Мы поедем сейчас. Для Антонелли оставим записку у охранника.
И они, захлопнув дверь, вышли в моросящую дождем ночь.
Старенький «фиат» Санты пропах сосновой смолой.
— Ты и вправду развозишь елки? Только еще далеко до Рождества, — сказала Кристина, заметив на заднем сиденье охапку свежих сосновых веток, завернутых в целлофан.
— Не всем. Только очень послушным детям… Ты что, не куришь?
— Вообще-то, курю. Но редко, после хорошего ужина или…
— После хорошей любви… — добавил Санта.
— Нет. После работы. Девчонки в перерыве закуривали в скверике так аппетитно. Невозможно было удержаться.
— А как все же с любовью?
— Элмер закурил, и я тоже.
— Ты все-таки настаиваешь на версии: Вествуд — единственный мужчина на свете.
— Так и есть. Вернее, было. Не нравится — не лезь с дурацкими вопросами. С какой стати тебя волнуют мои любовники?
— Ну, если мужчина мечтает стать одним из них, его, естественно, волнует компания…
— Пусть не волнует. Ты не в моем вкусе…
— А говорила, что чуть не плакала от моего пения.
— Если честно — плакала. Когда ты поешь, то нравишься мне гораздо больше.
— Понял. — Санта, глядя на темную дорогу, начал напевать куплеты герцога из «Риголетто».
— Давай, давай, не халтурь. Для графа — в полный голос, а для русской пролетарки — еле-еле?
Санта включился на полную мощь, и Кристине пришлось зажимать уши. Ей казалось, что вот-вот от мощи его голоса вылетят стекла.
— Ага. Я же не в «Ла Скала». Мой микрокадиллак выносит только камерное пение. И нечего меня подначивать.
Санта что-то тихонько замурлыкал. Забыв о слушательнице, он пел, вероятно, свои любимые романсы и арии вполголоса, с явным удовольствием. Кристина мечтала о том, чтобы эта музыка никогда не кончалась.
На востоке небо уже посветлело и предутренний туман залег в лощинах и оврагах. Холмы словно парили над белыми облаками, в деревеньках кое-где начали зажигаться огни, а подсвеченные соборы казались миражами, готовыми вот-вот раствориться в первых лучах солнца.
Ветер согнал тучи к западу, где они и залегли черной грядой — отступившая под натиском нового утра армия мрака.
— Ой, смотри! Вон между теми холмами! Опять, опять. — Кристина схватила Санту за руку, и машина резко вильнула.
— Сумасшедшая! Никогда не видела летающих тарелок?
— Санта, там солнце! Лучи прорываются между холмов, где мы поворачиваем. И они тянутся прямо к нам.
Он посмотрел на нее и усмехнулся:
— Поздно встаешь, городская пташка. Труженики полей встречают восход каждый день. И не находят в нем ничего удивительного.
— Я действительно редко видела восход… А может быть, просто сегодня впервые заметила, как это прекрасно… Ведь когда едешь на машине, все вокруг как на гигантской выставке — кружит перед тобой, показывая самое лучшее, открывая потаенные уголки… Мир словно хвастается: смотрите, какой я! Люби меня, человек!
— Мне нравится петь, когда я езжу один ночью или вот так — на рассвете. Я думаю тогда, что мой голос звучит божественно, под стать этой красоте вокруг. Что мы заодно — и на равных.
— Это так и есть, — серьезно сказала Кристина. — До сегодняшнего дня Италия для меня воплощалась в Риме. Я навсегда отдала ему мое сердце. И вот, оказывается, в нем есть место и для твоего голоса. Санта и Рим… Я увезу вас с собой… — Кристина опустила глаза, боясь показать навернувшиеся слезы.
В груди мучительно щемило от одного только слова «разлука». Да еще теперь, когда на ее пути появился этот парень. «Эх, Кристина, довольно иллюзий. Парень не твой, как Элмер и Рим. Все, к чему ты привязываешься, приносит тебе боль… Прокатилась, послушала песни, слегка пококетничала — и спасибо. Точка. Чао, мой дорогой!»