— Дядюшка Лёк, перед тем как покинуть нас навсегда, в тот утренний час, когда земля уже остывала, отец, собрав последние силы, прошептал: «Упроси нашего Лёка, чтобы он прочел над моими бренными останками погребальную молитву!»
Заяц сделал три шажка вперед и спросил:
— А где же эти бренные останки?
— Тело нашего отца вон в той большой хижине, — ответил старший из сирот.
Лёк дошел с ним до двери большой хижины, сунул внутрь свой нос и тотчас повернулся к ослиной семье, которая следовала за ним по пятам.
— Вы говорите, что М'Бам умер?
— Да, дядюшка! — ответил Фали, старший сын М'Бама. — Он скончался с последним криком Сэкха-петуха.
— Вы ошиблись, он вовсе не умер — жив! Радуйтесь! Мне незачем читать молитву.
И заяц поскакал к себе домой, так как было уже слишком жарко для работы в поле.
Но едва он вошел в свою хижину, как Тхиойе-попугай перепорхнул через стену и снова позвал его к М'Баму.
Заяц прибежал к большой хижине, сунул в открытую дверь мордочку, сморщил нос и объявил:
— Я же вам говорю, М'Бам не умер. Лежит он, правда, на спине, но ноги у него согнуты, а у дохлых ослов они прямые, как палки.
И заяц вернулся к себе.
Но едва он начал снимать сандалии, как за ним снова прилетел Тхиойе-попугай и отвел его к большой хижине. М'Бам лежал на спине, и ноги его торчали вверх, словно палки.
— Но почему у него не раздут живот и зубы не оскалены? — удивился заяц. — Нет, он еще не подох!
Заяц Лёк пересек двор М'Бама, переполненный рыдающей родной и соседями, и уже дошел до своего двора, когда старший из сирот осла, Фали, догнал его и снова попросил вернуться.
Теперь М'Бам и впрямь был похож на дохлого осла. Брюхо его вспучилось и раздулось, как десять бурдюков, верхняя губа завернулась на широкие ноздри, нижняя отвисла на жирный подбородок, а вокруг оскаленных желтых зубов уже вились и жужжали неугомонные сплетницы — мухи.
Лёк просунул в дверь свой нос и сказал:
— Да, мои бедные дети, М'Бам очень похож на покойника. И лежит он на спине, и ноги у него торчат, словно колья из ограды, и брюхо раздуло, будто он один объел целое пастбище или сожрал все зерно из амбара, да и зубы у него оскалены, как у всех мертвецов, — неизвестно только, рыдает ли он от горя или хохочет от радости, что попал в ослиный рай. Но, признайтесь, он пускал перед смертью ветры?
— Нет, нет! — воскликнул Фали, старший сын осла М'Бама.
— Нет, нет! — подтвердили младшие сыновья, и все жены, и все родичи М'Бама.
— Ну, тогда, значит, М'Бам… — начал заяц Лёк, отступая на шаг. — Значит, М'Бам… — повторил он.
И тут вдруг в большой хижине раздался громоподобный треск, заглушивший все вопли и рыдания, и ужасное зловонье распространилось по всем четырем углам двора.
— Значит, М'Бам жив-живехонек! — договорил заяц Лёк. — Потому что пока еще никто не видывал и не слыхивал, чтобы дохлый осел пускал ветры!
И заяц Лёк, весело подпрыгивая, ускакал к себе. С тех пор осел М'Бам избегает зайца Лёка.
Заяц Лёк и дикобраз
По всей саванне Сенегала странствовал заяц Лёк, и на своем пути встречал множество разных зверей.
Но чаще всего ему приходилось сталкиваться с дикобразом.
Заяц и дикобраз ладили друг с другом. Делить им было нечего, соперничать не из-за чего. Но однажды они попытались перехитрить один другого и едва не погибли.
Вот как это случилось.
Бежал Лёк на похороны своего родича и повстречал дикобраза.
— Пойдем со мною, — сказал ему заяц. — И путь мне покажется короче с добрым спутником, и будет с кем разделить поминальную трапезу, — я ведь близкий родич покойного.
Вообще-то дикобраз не очень общителен и при малейшей тревоге поднимает торчком свои острые иглы. Но предложение Лёка пришлось ему по душе. Заяц — такой же одинокий странник, как он, к тому же весельчак и шутник, — почему бы не пойти вместе с ним?
Дикобраз согласился, и отправились они дальше вдвоем.
Путь был неблизкий, и только к ночи приятели добрались до какой-то деревни. Тотчас им приготовили хижину для отдыха и ночлега.
Но когда жители деревни спросили, как их зовут, Лёк, к великому удивлению дикобраза, ответил:
— Моего спутника зовут Дикобраз, а меня — Чужестранец.
К ужину, по законам сенегальского гостеприимства, маленькая девочка принесла путникам блюдо дымящегося кускуса.
— Мама сказала, чтобы я угостила чужестранца, — сказала девочка.
— Прекрасно! — воскликнул заяц. — Это блюдо для меня! — И он жадно принялся за еду.
Через некоторое время другая девочка принесла еще более обильное и сочное угощение.
— Мама сказала, чтобы я подала это чужестранцу. И Лёк снова воскликнул:
— Это тоже для меня! Тут дикобраз ощетинился.
— Ты уверена, что это блюдо не для меня? — спросил он девочку.
— Мама сказала, что это для чужестранца.
Лишь тогда дикобраз сообразил, что заяц сыграл с ним злую шутку. Он сказал, что его зовут Чужестранец. По обычаю, все семьи в деревне посылали угощения чужестранцам. Но раз Лёк — Чужестранец, все угощения и достаются ему одному.
Однако дикобраз был не так-то прост и умел постоять за себя. Он не стал спорить с зайцем и лег спать натощак. Но задумал отомстить.
Лёк, однако, на этом не успокоился. Мало ему было, что он провел своего приятеля, он еще вздумал над ним посмеяться. И вот заяц с хитрым видом обратился к дикобразу:
— Бедный мой друг! Никак не могу понять, почему это все приносят только мне, а тебе ничего! Может быть, ты чем-нибудь обидел жителей этой деревни?
Но дикобраз свернулся клубком, как еж, сделал вид, что уже заснул, и ничего не ответил.
Лёк, отяжелевший от обильной еды, тоже скоро заснул, да так крепко, что даже собственный храп не мог его разбудить.
Но, едва Лёк заснул, дикобраз тихонько развернулся, взял мешок и палку зайца и исчез в темноте.
Он прокрался на поле, где росли бататы и маниока, и принялся выкапывать палкой самые крупные клубни, выковыривая и разбрасывая все остальные. Так он быстро наполнил мешок, а заодно наелся до отвала.
Затем так же осторожно дикобраз прокрался в хижину, положил мешок и палку Лёка на прежнее место, а сам преспокойно заснул. Да заснул так крепко, что даже храп зайца не мог его разбудить до самого утра.
На рассвете жители деревни отправились на поле и увидели, что почти весь их урожай погублен. Никогда еще такого не случалось в деревне! Страшное дело, ужасное злодеяние!
Тотчас собрались старейшины деревни, и самый мудрый из них сказал:
— Никто из нас не мог совершить подобного! Значит, это чужестранцы, которых мы приютили. Пойдем и спросим, выходили они этой ночью из хижины или нет.
Собрались жители деревни вокруг хижины, и старейшины вошли в нее.
Оба хитреца еще спали сладким сном. Разбудили их старейшины и сказали:
— Чужестранцы! Кто-то ночью опустошил паше поле. Мы ищем виновного, и поэтому обыскиваем все хижины подряд.
Дикобраз тут же принял обиженный вид и ответил возмущенно:
— Как вы можете обвинять путников, которых приняли по законам гостеприимства? Вы нас не уважаете, если думаете, что мы способны на такое. Обыщите хижину, если хотите, но я не останусь и минуты в такой негостеприимной деревне!
Деревенский вождь заколебался и хотел уж было уйти с извинениями, как вдруг заметил полный мешок Лёка и его палку, испачканную в земле.
— Чья эта палка и чей это мешок? — спросил он. — Признавайтесь!
— Это моя палка и мой мешок, — отозвался заяц Лёк.
— Хватайте его! — воскликнул вождь. — Вот неблагодарный, вот подлый вор!
И он с торжеством показал крестьянам палку Лёка со следами сырой земли и его мешок, полный свежих бататов.
Дикобраз тем временем вышел из хижины и, не дожидаясь расправы с Лёком, потихоньку выбрался из деревни.