А Голо тем временем взобрался на пальму, огляделся вокруг и понял, в какую попал он беду.
До берега не доберешься: плавает он хуже некуда, и крокодилов в реке тьма-тьмущая. А сидеть на островке долго не просидишь: еды никакой, спрятаться некуда, скоро он ослабеет и свалится с пальмы, и тогда стервятники спустятся с неба, крокодилы вылезут из воды — и ему конец. Надеяться было не на что!
Сидел так Голо на пальме, думал свою печальную думу и вдруг с ужасом видит: на отмель вылезает сам папаша Крокодил погреться на солнышке.
Заметил отец Крокодил обезьяну на дереве и радостно защелкал зубами.
— Эй, приятель, как это ты забрался в наши владения? — спросил он Голо. — Хочешь выведать наши тайны? Ты разве не знаешь, что соглядатаев мы не жалуем.
Голо сразу понял: если он расскажет папаше Крокодилу все как есть, тот сообразит, что он целиком в его власти. А о том, чтобы смягчить крокодилье холодное сердце, и думать не стоит! Жалости нет места под толстой, покрытой чешуей шкурой. Остается одно: схитрить.
Горло у Голо пересохло от страха, но он скорчил насмешливую гримасу и гордо сказал:
— Меня послали сюда мои родичи. Тысяча, десять тысяч, сто тысяч обезьян с равнины Сине. Вот кто стоит за мной!
— Твои родичи просто не знают, что две тысячи, двадцать тысяч, двести тысяч крокодилов из реки Сине расправятся с тобой в один миг, проглотят тебя единым глотком! — сказал отец Крокодил.
— Вас слишком мало, чтобы добраться до меня, — дерзко усмехаясь, ответил Голо. — Да и вообще вас гораздо меньше, чем ты бахвалишься.
— Ты разве не знаешь, что, подстерегая добычу, мы можем лежать неподвижно, как бревно, и ждать часами, днями, неделями? Когда-нибудь ты слезешь с дерева, кривляка, свалишься от бессонницы, голода и усталости. И тогда тебя разорвут мои воины из племени крокодилов.
Голо понял: зубастый урод в чешуе, хоть ум у него и крокодилий, все же догадался, что деваться ему некуда. Долго на пальме и впрямь не просидишь. Только хитрость могла его вызволить из беды. И он смело ответил отцу Крокодилу:
— А ты разве не знаешь, что нас, обезьян, не сто тысяч, не двести, а целых триста тысяч на равнине Сине? И если со мной что-нибудь случится, мой народ пойдет войной на твое племя, и тогда несдобровать всем крокодилам!
Так, слово за слово, спорили они и похвалялись, и никто не хотел уступить. Четыреста тысяч крокодилов! Пятьсот тысяч обезьян! Миллион крокодилов! Десять миллионов обезьян!
И тут наконец Голо перестал усмехаться и всерьез сказал папаше Крокодилу:
— Хватит нам угрожать друг другу. Ведь никто не может доказать свою правоту, ни ты, ни я. Откуда я знаю, может, ты единственный крокодил во всей реке?
Отец Крокодил ухмыльнулся и защелкал челюстями:
— Да стоит мне слово сказать, и все мои подданные явятся сюда! При виде их ты затрясешься от страха и свалишься с дерева, как спелый плод.
— Возможно, возможно, — скромно согласился Голо. — Может быть, ты говоришь правду, а я не прав. Но не допустишь же ты, чтобы я умер, считая тебя лжецом? Я хочу убедиться, что твое племя самое многочисленное. Созови своих подданных, я их пересчитаю и лишь тогда признаю свое поражение.
Отец Крокодил был очень тщеславен, но не очень умен. «Почему бы лишний раз не похвастаться своим могуществом? — подумал он. — Когда племя крокодилов соберется, Голо все равно никуда не скрыться. Пусть убедится, что мы всех многочисленнее и сильнее!»
Отец Крокодил сполз в реку и созвал своих приближенных, приближенные созвали вождей, вожди отдали приказ, и вскоре первые стаи крокодилов начали приплывать к островку.
Зрелище было устрашающее! Бедный Голо дрожал на вершине своей пальмы, глядя, как сотни крокодилов приближаются со всех сторон.
Но терять хладнокровие было нельзя. До спасительного берега не доплыть — широкий рукав отделяет островок от далекой рощи, где на деревьях сидели родичи Голо. И тогда он сказал:
— Объясни твоим воинам, отец Крокодил, я должен их сосчитать. Пусть они все построятся в один ряд потеснее друг к другу. Если ты обещаешь, что никто меня не тронет, я сам спущусь с дерева, побегу по их спинам и всех пересчитаю. Обещаю тебе управиться до захода солнца.
— Ладно, только с одним условием. Если ты не закончишь считать до захода солнца, последний крокодил, на котором ты остановишься, получит приказ тебя проглотить.
— Согласен, — ответил Голо. — По крайней мере, тогда я умру, твердо зная, что ты меня не обманул.
Крокодилы начали строиться бок о бок, Голо живо спрыгнул с дерева и побежал по их спинам, громко считая на ходу:
— Десять, пятнадцать, двадцать!..
Так добежал он до середины рукава и оттуда крикнул:
— Отец Крокодил, я дошел всего до пятисотого! Где же остальные? Вряд ли у тебя наберется хоть тысяча, не говоря уже о миллионе!
Рассвирепел отец Крокодил:
— Считай! Солнце еще высоко! Пусть призовут все мое войско! Постройтесь поплотнее! Пусть соберутся все, и покончим наконец с этой проклятой обезьяной!
Ряд крокодилов все удлинялся, а Голо бежал по их спинам, считал, и шутил, и корчил гримасы, стараясь отвлечь внимание отца Крокодила.
А тот, гордый силой своего бесчисленного войска, ничего не подозревал.
Вот уже Голо пробежал две трети расстояния до берега, и голос его доносился еле слышно. И к тому же хитрец все время подвирал в счете:
— Двадцать тысяч! Сто тысяч! Двести тысяч!
Отец Крокодил, хоть и слышал уже плохо, прямо-таки раздувался от тщеславия.
Бежит Голо по спинам крокодилов и считает, а берег все ближе. Уже хорошо видны деревья, на которых взволнованно прыгают обезьяны. Они видят, что их сородич бежит по каким-то бревнам, но не могут понять, в чем дело.
А до них остается всего сотня шагов. Пятьдесят шагов… Двадцать…
Отец Крокодил уже перестал слышать голос обезьяны. И тут до него дошло, что хитрец Голо по живому плоту сейчас добежит до берега, и тогда поминай как звали!
Вне себя от злости отец Крокодил громко завопил, приказывая своим воинам-крокодилам немедля растерзать и проглотить беглеца. Но река широка, Голо далеко, и вопли отца Крокодила не долетают до последних его воинов, которые уже теснятся у самого берега.
Осталось всего десять шагов. Всего пять…
Но тут до крокодилов донесся голос гонца:
— Слушайте приказ! Не выпускать этого проклятого обманщика на берег! Пусть крокодил, на котором он стоит, сбросит его в реку и растерзает!
Но пока последний крокодил уразумел, что ему делать, обезьяны свесились с прибрежных деревьев и подхватили Голо десятками рук. Он уже думал, что все обошлось благополучно, но разъяренный крокодил высунулся из воды и — крак! — отхватил его прекрасный длинный хвост у самого зада.
Впрочем, Голо рассудил, что еще дешево отделался. Одна лишь беда: с тех пор у всех его потомков нет хвостов и на задах проплешины.
Так что, если вы увидите на Обезьяньей равнине бесхвостых обезьян, можете быть уверены: это внуки, правнуки и праправнуки Голо, которые до сих пор вспоминают, как он провел крокодилов.
Лёк и слепцы
Из всех жертв Лёка, озорного сенегальского зайца, чаще всего и больше всего доставалось гиене Буки, самой глупой и самой отвратительной из всех зверей. Столько раз ее колотили, столько раз дубинки крестьян обрушивались на ее бока и спину, что гиена совсем сникла, прихрамывает на все лапы и шарахается от всех, боясь, как бы ей снова не влетело за какую-нибудь пакость.
Не сторонится Буки только Лёка. Гиена прожорлива, ненасытна, вечно голодна и всегда готова пойти за кем угодно, лишь бы ей пообещали хорошее угощение. А заяц, как все знают, хитрец из хитрецов и всегда умеет посулить ей что-нибудь позаманчивее.
Как-то раз в сумерках прогуливался Лёк по саванне. Вечерний ветер склонял к земле стебли сочных трав и метелки злаков, и заяц лакомился всласть. Прыгал он, как всегда, бесшумно, и его длинные уши прислушивались к каждому шороху.