Но с тех пор миновало много времени, валявшиеся на земле скелеты давным-давно были обглоданы гиенами и родичами Танна-стервятника и очищены добела бесчисленными потомками Маньяна Красного Муравья. А потом за них принялись ветер, и солнце, и дождь, и теперь эти кости трудно, вероятно, было сыскать под песком и травой.
Но гиена Буки повернула на север и побежала к Большой реке.
Был уже вечер, когда на самой верхушке большого термитника Буки увидела два антилопьих рога, два прекрасных рога, торчащих из глины. По-видимому, то был фетиш, и укрепил на термитнике эти рога какой-нибудь знахарь-колдун, но гиене до этого не было дела! Выдернула она рога из глины и побежала к Теггу-кузнецу.
Тегг-кузнец ничему не удивлялся, потому что хорошо знал людей и зверей. Однако, когда ночью его разбудила гиена, кузнец вытаращил глаза.
Предки гиен и кузнецов были когда-то в дальнем родстве, а потому Тегг называл Буки только ее родовым именем. И сказал он гиене:
— Ты в своем уме, Н'Джур? Хочешь, чтобы я приделал тебе рога? Да слыхано ли такое? Зачем тебе это?
— Тегг, мой родич, тебя это не касается. Представь себе, что я — гиена особой породы, и делай свое дело! Укрепи мне рога на лбу.
— Чем же я их прикреплю?
— Шипами, конечно!
— Но у меня не осталось шипов!
— Так сделай новые! Дюжины должно хватить.
— Вбить тебе дюжину железных шипов в лоб? Тегг-кузнец чуть не задохнулся от изумления.
— Почему бы и нет? Надо, чтобы рога держались крепко. А череп у меня прочный, не расколется!
— Но сын мой уже спит. Не стану же я его будить!..
— Я сама поддерживала огонь в горне, когда сын твой еще не родился, — оборвала его гиена Буки и принялась раздувать мехи.
Тегг раскалил в горне кусочки железа, выковал на наковальне двенадцать шипов, а потом бросил их в воду, в калебас из красного дерева.
Когда шипы остыли, гиена Буки подставила кузнецу свой толстый лоб, и Тегг-кузнец накрепко прибил ей оба рога.
Вернулась Буки к себе, но не успела даже вздремнуть, потому что запел первый петух. Вскочила гиена и побежала по тропинке, которая вела к пастбищу.
Всполошились буйвол, и баран, и антилопа, и все их родичи, завидев рогатую Буки.
— Ли лане ла, вайе? (Что это такое?)
— Мо! Ки кане ла? (О, кто же это?)
— Ки кане вайе? (Кто же это такой?)
— Я гиена особой породы! — ответила им Буки. — Скоро ли мы пойдем на пастбище?
Ей объяснили, что, пока солнце не выпьет всю росу, никто не должен касаться травы ни губами, ни зубами, ни языком. Тот, кто наестся мокрой травы поутру, раздуется, как бурдюк, и лопнет!
Наконец солнце встало со своего ложа и начало тяжело подниматься в гору. И тут Буки показалось, что солнце заметило ее и остановилось. Остановилось и уставилось в изумлении на ее рога. И все лучи его засверкали, заиграли на шляпках двенадцати шипов, вбитых в толстый лоб гиены Буки.
Подошла Буки к газели Кевель и спросила:
— Кевель, у тебя не кружится голова?
— Нет! — ответила газель и на всякий случай отскочила подальше от странной соседки.
— А у меня кружится, — пробормотала Буки. — С чего бы это?
Солнце грело все жарче, лучи его давили на шипы Тегга-кузнеца, шипы давили на рога, и рога давили на лоб гиены все сильнее.
Подошла Буки к буйволу Йоку и антилопе Кобе и спросила, вздыхая:
— Почему я вас плохо различаю? У меня такое чувство, будто весь мир повис у меня на рогах!
— Как это, весь мир на рогах? — удивился буйвол Йок. А антилопа Коба сказала:
— Странно.
И тут наконец буйвол Йок подал знак и сказал:
— Трава подсохла. Можно начинать! Гиена Буки сделала один шаг.
Солнце ударило ее по рогам, украденным из термитника.
Гиена Буки сделала второй шаг.
Солнце ударило ее по шипам, вбитым Теггом-кузнецом.
Гиена Буки сделала третий шаг.
Солнце раскалило шипы, вбитые в толстый лоб гиены, голова ее отяжелела, хребет согнулся, дрожащие лапы разъехались, и гиена Буки свалилась без памяти.
Так и не довелось гиене Буки отведать травы!
Как Буки воскресла
В тот год Буки-гиена почему-то забыла о своих привычках и решила вскопать и засеять поле, как все ее соседи.
Но гиена ничего не понимала в крестьянской работе, а потому пришла она к всезнающему зайцу Лёку и сказала ему:
— Если ты мне поможешь выбрать участок и расскажешь, как надо возделывать землю и что на ней сеять и сажать, я сил не пожалею! Я буду копать, и рыхлить, и сажать, и сеять, и окучивать, и пропалывать. У меня будет лучшее поле в деревне! Так я решила! Надоело мне каждый раз, когда у всех созревает урожай, бегать и попрошайничать, а то и воровать на чужих полях.
— Превосходная мысль, сестрица Буки! — живо откликнулся Лёк. — Я так рад, что ты решила быть не хуже других. Если хочешь, я тебе помогу. Но ты сама сделаешь самую тяжелую работу и, конечно, отдашь мне за совет и помощь половину первого урожая.
— Я согласна, — ответила Буки. — Работа меня не пугает, а без твоих советов мне не обойтись.
Когда пришло время полевых работ — незадолго до начала дождей, — Лёк прискакал к дому Буки. Он вызвал гиену, отвел ее на равнину и сказал:
— Земля здесь принадлежит тому, кто ее возделывает. Выбирай себе любое поле любого размера. За эту неделю ты должна вырвать все кусты, сложить их в кучу и сжечь, а потом вскопать наше поле. А я приду и рассыплю по полю золу, чтобы удобрить землю.
Буки с рвением принялась за дело, и через неделю ее поле было раскорчевано и вспахано, выровнено и взрыхлено лучше всех других полей деревни. И когда начались дожди, Буки с Лёком посадили маниоку и сладкие бататы и посеяли арахис и гомбо.
И взошли на их поле самые сильные ростки арахиса и гомбо, и завязались самые крупные клубни маниоки и бататов. Через месяц все в округе восхищались полем гиены. Крестьяне приходили полюбоваться, как тянутся вверх высокие стебли маниоки и как стелются по песку ползучие стебли бататов; под широкими листьями их уже появились завязи. И арахис, посеянный прямыми рядами, был тщательно прополот и ухожен.
Буки гордилась своим полем, думала о богатом урожае, и мечтала, что наконец-то она наестся до отвала.
А Лёк подумывал, как бы ему не попасть впросак, когда придет время дележки.
Дожди шли и шли, а потом стали выпадать все реже. С каждым днем становилось жарче, и урожай начинал созревать на полях.
Сначала убрали гомбо, но гомбо вовсе не интересовало Буки, и его разделили поровну. То же самое было и с тыквами и даже с арахисом, — раздел обошелся почти без всяких споров и ссор.
Но в земле еще оставались сладкие бататы, а главное — сочные коренья маниоки. Жадная Буки спала и во сне видела сотни и сотни вкусных корней и клубней. И все чаще приходило ей в голову, что их уговор — все делить пополам — просто несправедлив! И однажды сказала Буки зайцу:
— Лёк, я выкорчевала и вскопала все поле, а ты только болтал да прыгал вокруг. Подумаешь, рассыпал золу по полю — это же легче легкого! А поэтому я считаю: большая часть остального урожая должна достаться мне!
— Да ты что, опомнись! — возмутился Лёк. — Без меня ты бы вовсе ничего не собрала, а мои советы стоят в десять раз дороже всей твоей работы. Наоборот, это я должен получить большую долю бататов и маниоки.
И так раз от раза, день ото дня споры их разгорались и ожесточались. Они глаз не спускали друг с друга, и каждый боялся остаться в дураках.
Буки-гиена, все это знают, не очень-то умна. Однако она придумала хитрость, которая чуть было не удалась.
Однажды, когда маниока и бататы уже дозревали, приплелась гиена вечером в свою хижину и упала, корчась от боли. Забеспокоились ее дети, столпились вокруг Буки.
— Несчастные мои детки! — простонала гиена. — Бедные мои сиротки, я умираю! Я съела падаль отравленного зверя. Наверное, охотник убил его стрелой, смазанной ядом. Чувствую, жизнь покидает меня…