Молодые гиены принялись визжать и плакать, а Буки еще сильнее корчилась и стонала.
— Ой, вайе-вайе! Если я умру раньше, чем друг мой заяц успеет прибежать, скажите ему: я оставляю ему весь урожай маниоки. Надеюсь, он вас не обидит! Но он должен выполнить мою последнюю волю: пусть меня похоронят на нашем поле, где я столько работала в поте лица…
Когда Лёк вернулся в деревню, ему рассказали, что Буки сожрала в лесу отравленную падаль и умирает. Зайца это не слишком удивило. Он-то знал, как Буки жадна и неразборчива в еде. И Лёк уже начал прикидывать, какую выгоду он получит от смерти Буки. Ведь надо же, как ему повезло!
И вот с радостным сердцем, хотя и с грустным видом побежал он, опустив уши, к дому Буки.
Но когда заяц вошел во двор, он увидел, что там собралось уже полдеревни, и понял, что опоздал, гиена испустила последний вздох.
Заяц заплакал и запричитал:
— Буки, моя сестрица, дорогая моя помощница! Ты столько работала на нашем поле! Какое несчастье, какое горе! Теперь уже ты не увидишь нашей превосходной маниоки, которую я собирался тебе уступить без дележки… О, горе, горе!
Тут дети Буки рассказали зайцу о последней воле своей матери и поручили ему похоронить ее, как она того пожелала.
Сами понимаете, заяц был рад-радешенек поскорее закопать гиену, чтобы потом, уже ничего не боясь, дожидаться спокойно, пока маниока и бататы не станут крупными и сочными.
Вырыл Лёк на краю поля неглубокую яму, только чтобы Буки в ней уместилась, и дети Буки похоронили гиену.
В эту ночь заяц спал спокойно. Он был уверен, что теперь-то гиена его не обворует!
Но Буки, как вы уже догадались, была не мертвее Голо-обезьяны или М'Бам-Ала, кабана-бородавочника, которые днем и ночью разоряют и грабят крестьянские поля.
Едва пришла ночь и заяц спокойно заснул, Буки вылезла из могилы, стряхнула песок, прокашлялась, прочихалась, протерла глаза и принялась за сочную маниоку. Она нарочно вырывала корни в разных местах, чтобы заяц ничего не заметил.
К рассвету наелась гиена до отвала и снова зарылась в свою яму, выставив наружу толстый полый стебель проса, чтобы легче было дышать.
Как и каждый день, Лёк с утра побежал осматривать свое поле.
«Сейчас, когда эта грязная тварь подохла, можно и не спешить, — думал заяц. — Сейчас я могу подождать, чтобы все коренья и клубни дозрели».
И вдруг он заметил, что на поле тут и там не хватает растений. Может быть, завязи погибли? А может быть, какой-нибудь бедолага не удержался и украл пару клубней, чтоб утолить свой голод?
«Стоит ли беспокоиться из-за такой малости, когда весь урожай теперь мой!» — рассудил заяц.
На следующую ночь «покойница» Буки снова воскресла и снова до утра обжиралась самой сочной маниокой, самыми спелыми бататами. И так было все ночи подряд.
Как всегда, погубила гиену ее жадность. Она столько съедала и столько портила в спешке корней и клубней, что Лёк не на шутку встревожился. И решил он застать врасплох вора, который опустошал его поле.
Когда снова смерклось, забрался заяц под широкие листья бататов и затаился, чутко прислушиваясь и зорко приглядываясь.
Каково же было его изумление, когда он увидел перед собой покойную гиену Буки, ту самую Буки, которую он сам хоронил неделю назад! Как ни в чем не бывало, она выкапывала бататы и маниоку и жрала все подряд, давясь от жадности…
С трудом сдержал Лёк свою злость и не выскочил из-под листьев бататов. Но поклялся жестоко отомстить. Еще бы! Его, всем известного хитреца, провела такая глупая тварь!
Лёк дождался рассвета, когда Буки с набитым брюхом спряталась в свою могилу, и вернулся домой.
С утра раздобыл он шкуру красно-рыжей обезьяны, набил ее соломой и сделал чучело, во всем похожее на живую обезьяну. Привязал он чучело к толстенному колу, и днем, пока никто не видел, вбил этот кол как мог глубже на поле, недалеко от могилы Буки. Обмазал все чучело самым липким клеем и, весьма довольный, вернулся к себе и улегся спать.
В тот же вечер, едва стемнело, голодная, ненасытная Буки снова выбралась из могилы. Она уже принялась за сбор урожая, как вдруг заметила на поле обезьяну. Обезьяна смотрела на Буки с молчаливой усмешкой.
Не хотелось гиене, чтобы ее кто-то видел, но потом она подумала, что это вор, который крадет у нее маниоку, крадет ее бататы, — и чуть не задохнулась от ярости.
Бросилась Буки к обезьяне и зарычала:
— Эй ты, распроклятый Голо! Отныне и навсегда запрещаю тебе и всем твоим сородичам появляться на этом поле. Потому что это поле мое! Убирайся, да поживей!
Однако обезьяна стояла невозмутимо на задних лапах и презрительно молчала.
Разъяренная Буки подскочила ближе. Но рыжая обезьяна даже не шевельнулась.
— Ах, так! — рявкнула Буки. — Я еще не видела столь наглой обезьяны. Ну ты сейчас раскаешься!
И — пан! — Буки дала обезьяне пинок. Каково же было изумление гиены, когда задняя лапа ее прилипла к обезьяне!
— Ах, вот как? — захрипела она. — Ты посмел схватить меня за ногу, проклятый Голо? Получай же!
И — бах! — Буки дала обезьяне пощечину. И передняя лапа гиены тоже прилипла.
И — пан! И — бах! Все четыре лапы гиены приклеились намертво.
Обезумев от ярости, Буки впилась в горло обезьяны своими могучими челюстями.
И только тогда, когда она почувствовала под зубами солому и клей, поняла Буки, что попалась в ловушку. Но слишком поздно! Она не в силах была даже зубы разжать и еле дышала. Так и провисела гиена на проклятом пугале всю ночь, скуля и задыхаясь.
А наутро — нетрудно догадаться — заяц Лёк поднялся чуть свет.
Разбудил он своих соседей и всем сказал:
— Приходите ко мне на поле! Сегодня я собираю урожай. Для всех, кто придет мне помочь, я устрою большой праздник с угощением!
Отправились Лёк и его друзья на поле и застали там гиену Буки в самом плачевном виде.
— О господи! — вскричал заяц. — Посмотрите, рыже-красный дьявол уносит труп нашей Буки! Рассвет застал их не вовремя, вот они и застыли на месте…
— Чему же тут удивляться? — поддакнула зайцу лань М'Билла. — Дьявол давно уже должен был унести эту грязную пожирательницу падали!
— Что же нам делать? — спросила черепаха М'Боната. — Не можем же мы оставить этих зловредных духов возле самой нашей деревни.
— Да, надо их сжечь! — решил Лёк.
И вот звери начали складывать у ног Буки солому и хворост. А гиена Буки не могла уже даже стонать: язык ее прилип к чучелу, а ноздри забила солома. Все старались от души, но больше всех старался заяц. Он таскал солому и хворост, подскакивал и шептал на ухо гиене Буки:
— Ты думала, что Лёка можно провести? Ха-ха!
— Ты не знала, что Лёк всех умней и хитрей?
— Теперь ты увидишь, что никто не может справиться с Лёком-Сенэ, Лёком-Сенегальцем!
Заяц сунул в солому головешку и раздувал ее до тех пор, пока пламя не взвилось, опаляя шерсть гиены.
Огонь растопил клей на чучеле, и Буки рванулась из последних сил. Она кое-как разжала пасть, оторвала от чучела лапы и выскочила из пламени и дыма. Бросилась Буки к ближайшей заводи и с визгом прыгнула в воду.
В ужасе убежали все помощники Лёка в деревню. Но заяц особенно не огорчился. Спокойно собрал он весь урожай и сложил в отдельные кучи бататы и маниоку. Он был уверен, что даже воскресшая Буки теперь уж не явится требовать свою долю.
Вот с тех пор у всех гиен на теле черные пятна — подпалины.
И с того же самого дня гиена Буки решила никогда больше не возделывать землю. Никогда и ни за что! Особенно вместе с зайцем Лёком, какие бы превосходные советы он ни подавал!
Буки в яме
Как-то раз на закате дня бродила гиена Буки Н'Джур по саванне и принюхивалась: нет ли где падали. И внезапно свалилась в глубокую яму. Тщетно пыталась она выбраться; яма была слишком глубока и стены ее слишком круты. Взвыла гиена и принялась звать на помощь. Наконец услышала ее телка. Подошла она к яме, посмотрела на Буки и спросила: