— Пойду-ка я домой!
А потом повернулась к старому кабану-бородавочнику М'Бам-Алу и добавила:
— Прощай сосед, Н'Джур, доброй тебе ночи! Заволновались все, начали вопрошать с угрозой:
— Кого тут назвали Н'Джуром? Кто это Н'Джур?
— А тот, с кем я сейчас попрощалась! — ответила гиена Буки и юркнула в темноту, не задумываясь над тем, что станет с М'Бам-Алом, который остался на площади посреди разгневанных жителей деревни.
Но джунгли, где ветер разносит все новости, когда Тхиойе-попугай и Голо-обезьяна встречаются на тропинках или в ветвях деревьев, внизу или наверху, и начинают судачить и сплетничать, джунгли все слышат и знают. И скоро все узнали, что Буки-сирота стала изгоем без роду без племени и даже без имени, потому что отреклась от могил своих предков.
И теперь за ней следили тысячи глаз, тысячи ушей прислушивались к ее шагам, ей грозили тысячи клыков и когтей, рогов и бивней. Выли джунгли, грозно рычала саванна, вселяя страх в сердце Буки. Куда бы она ни кинулась, ее встречали возмущенные крики, хохот, свист и насмешки.
Буки бежала все дальше и дальше и наконец добралась до земли, где рогатый скот жил рядом с людьми, под их бдительной охраной.
И были там воды изобильные в реках текучих, в заводях стоячих. И, похоже было, скот не подыхал там ни от старости, ни от болезней, потому что Буки нигде не нашла ни одного дохлого ягненка.
Подкралась Буки к полям и увидела мужчин, которые взмахивают мотыгами. И показалось ей, будто мотыги обрушиваются на ее хребет.
Обежала Буки поля стороной и увидела у колодца под деревьями женщин с детьми на спинах. И еще — юных девушек. Они громко пели, хлопая в ладоши, и громче всего в их песне звучало одно имя.
Прислушалась Буки и различила это имя — Келефа Ба!
Когда бросишь в калебас с мутной водой камень алун, муть оседает и вода просветляется. Так и замутненная память гиены Буки прояснилась от этого имени.
Столько раз повторяла его в своих сказках о людях мамэ Буки, бабушка-гиена! Рассказывала она о стране Келефы Ба, единственной стране, где предкам ее, гиенам, не приходилось рыскать в поисках пропитания, где предкам ее и предкам Танна-стервятника и предкам Сакхе, могильного червя, и всем его родичам всегда приносят царские жертвы.
Мамэ Буки была стара и не помнила почти ничего из тех песен, которые пели когда-то в честь ее предков в стране Келефы Ба.
Но теперь голоса женщин с детьми за спиной и голоса юных девушек отчетливо доносились до гиены Буки. И она их слушала. Она жадно слушала песнь благодарности!
Сакхе, могильный червь, и его потомки, по всей вероятности, нашептали слова этой песни бабушке всех гиен мамэ Буки. И она иной раз напевала эту песню своим внукам и внучкам, хотя Буки-гиена совсем ее забыла.
Но Сакхе, могильный червь, и его потомство все помнили и спустились под землю, чтобы и там охранять останки Келефы Ба.
Только предки гиены Буки не сдержали слова и ничего не сделали для останков Келефы Ба. Слишком долгим показалось им погребальное бденье над телом героя, да и соблазн был слишком велик. И гиены бежали из страны Келефы Ба.
Смолкла песнь благодарности, утихли крик и смех, женщины с детьми за спиной и юные девушки ушли от колодца, где собирались дважды в день — на рассвете и перед закатом солнца.
Задремала гиена Буки в тощей тени колючего молочая. И разбудил ее плач и крики.
Встрепенулась Буки, повела чутким носом, огляделась и увидела: по тропинке от деревни к полям идет женщина с калебасом на голове и ребенком за спиной.
Была это Кумба-Дёркисс, и несла она завтрак мужчинам. В родной деревне, да и во всех окрестных деревнях про нее говорили, будто Кумба-Дёркисс не боится даже черта, потому что сама она злее всех чертей.
Но откуда было знать это гиене Буки?
Буки, пошатываясь, вышла на тропинку и остановилась перед Кумбой-Дёркисс.
Облизнулась жадно гиена Буки и спросила:
— Послушай-ка, «Завтрак», отчего твой «Обед» так ревет?
Кумба-Дёркисс сразу смекнула, почему гиена назвала ее «Завтраком», а сына ее «Обедом». Повернулась она через правое плечо к своему сыну Магатту, который унаследовал скверный нрав своей матушки и орал изо всех сил, и закричала еще громче, чем он:
— Замолчишь ты или нет? Я уже скормила тебе одну гиену. Неужели тебе этого мало — хочешь еще?
Буки испуганно прижала уши и метнулась в заросли.
Так она и не съела ни «Завтрака», ни «Обеда»,
Лёк и волшебное яйцо
Однажды забрел Лёк в неведомую страну далеко за пределами Сенегала. Завела его туда страсть к дальним странствованиям. И вот решил он переночевать в песчаной норе, со всех сторон окруженной колючими зарослями. Это было весьма разумно, потому что лишь самые маленькие безобидные зверьки могли пробраться между острыми колючками.
Лёк уже устраивался поудобнее на ночь, как вдруг услышал чей-то жалобный голос:
— Лёк, добрый Лёк, освободи меня! Вот уже много дней я в плену у этих колючек. Моя хозяйка, колдунья, отправилась в страну духов, а меня забросила сюда, чтобы никто меня не нашел.
Любопытный Лёк кое-как пролез под колючками и увидел калебас со странными изображениями. Кроме калебаса, говорить было некому, и к тому же он продолжал тихонько стонать.
Лёк не очень-то любил связываться с колдовством, но бежать, наверное, было еще опасней. Поэтому он взял калебас и выбрался с ним из колючек, отделавшись лишь царапинами.
— Спасибо, дружище Лёк, — оказал калебас. — Теперь ты мой повелитель. Приказывай, и я наполнюсь всем, чем ты пожелаешь.
— Неужели это правда? Тогда я хочу хорошего кускуса. У меня давно живот подвело.
Тотчас почуял Лёк вкусный запах, и калебас наполнился отличным жирным кускусом из лучшего мяса.
Представьте себе радость Лёка! Он съел все до последнего кусочка, спрятал калебас в мешок и лег спать.
Наутро, убедившись, что калебас на месте, Лёк отправился дальше.
Через два дня решил он остановиться на отдых под огромным деревом; его густая листва была надежной защитой и от солнца и от дождя.
Не успел Лёк устроиться в тени дерева, как ему показалось, что сверху кто-то его зовет. Прислушался Лёк и разобрал чей-то голос: