Кивок Михаила был едва заметен, но взгляд майора милиции профессионально фиксировал такого рода реакции.
– Я тоже так думаю. В правах владения заводом восстанавливаетесь без вопросов. Это, правда, займет некоторое время. Может, месяца три. Но тут уже не мой вопрос – судейский… А то чудо, которое вы хотели наказать, оказалось наказано строже, чем мог бы обеспечить я. Поблагодарим за это урыльника Селезнева, который вознаграждается тем, что его подвиг идет по разряду необходимой самообороны и уголовному преследованию не подлежит. Так что им мне заниматься не придется. Если займетесь вы, я пойму…
На этот раз Михаил не только промолчал, но и не кивнул.
Подождав и не дождавшись, Николай Николаевич с искренним огорчением вздохнул и продолжил:
– Вот. И, пожалуйста, не думайте, что в другом месте ваш вопрос решили бы лучше. В другом его просто не стали бы решать. Хотя десять тысяч вы бы не потратили, врать не буду. Так, тонны три взяли бы с вас за знакомство…
Отвертка допил кофе и, безразлично насвистывая какой-то шансон, вернулся за столик и сел на прежнее место. Николай Николаевич призывно поднял разогнутую ладонь. Крепкий удар скрепил примирение.
– Последний бокал – господин Хализин. Знаете, уважаю. И не только я. Один подполковник – не буду называть, слишком хорошо его знаете – на падлу подписался и самому Боре сказал: если на конвой бросаться не будешь, выйдешь под подписку через шесть недель.
В холле уже начиналось нервное движение. Охранники Перстня привычно выстроили живой коридор к двери на задний двор, где стояли машины кортежа. Сам Михаил Николаевич неторопливо прощался с наиболее весомыми посетителями, то направляясь к выходу, то вдруг останавливаясь и снова начиная разговаривать с одним, другим, третьим. Не дождавшиеся очереди – таких, как обычно, было человек пять – откровенно ходили кругами с отчаянным блеском в глазах. Неужели мимо? Неужели завтра опять придется ждать часа четыре, если не шесть? И вдруг снова впустую?
Ученый с Отверткой почти пробежали по главному коридору. Михаил сбавил темп и, сделав безразличное выражение, остановился у барной стойки. Эдик решительно двинулся к начальнику охраны.
– Сева, привет, – негромко сказал он. – Поговорить с ним надо.
– Не знаю, – повернувшись вполоборота, отозвался Сева. – Мы уже уезжаем. Зря раньше не добрались.
Для любого из присутствующих эти слова означали облом, не подлежащий обжалованию. Сева любил подчеркнуть собственную значимость – он действительно зачастую решал, кому подойти к боссу, а кому идти солнцем палимым. Кое у кого, случалось, от Севиного настроя реально зависела жизнь. Но Отвертка знал цену понтов в лакейской.
– Сева, надо, в натуре. – Эдик сбавил голос и уплотнил взгляд. – Фуфла не гоню. Надо сейчас.
Сева пристально посмотрел на Эдика, потом на Стерхова и, наконец, на Волкова. Перстень уже хлопал по плечу последнего из сегодняшних собеседников – визитера из Петербурга, депутата тамошнего ЗакСа. Тот улыбался в сорок четыре железных зуба (природные остались в Афгане двадцать лет назад), сыпал благодарностями и любовно поглаживал врученную папочку с только что подписанными документами. Пятеро не дождавшихся стояли вокруг, на глазах превращаясь в соляные столбы.
Отвертка мельком взглянул на них и вспомнил китайского поэта Ду Фу:
– «Здесь молва потеряла надежду, вознося в Поднебесье молитвы…»
– Чего-чего? – Вопрос Севы вернул его к реальности.
– А?.. Да… Сева, говорю тебе, пять минут отбазарить с ним надо!
– Ну так подойди сам. Видишь, уходим сейчас. – Похоже, Сева обеспокоился. Вдруг и правда нужно, а ему потом отвечать, что разговор не состоялся. Но затормозить босса он тоже не решался.
Неопределенно кивнув Михаилу, Эдик прошел семь шагов, оказавшись рядом с Перстнем. И тот, на полуслове отвернувшись от питерского депутата, вдруг улыбнулся, размашистым жестом протянув руку Отвертке:
– Здорово, отморозь!
Отвертка почувствовал, что сейчас осядет на пол.
– Здравствуйте, Михаил Николаевич. Можно два слова? Вы слышали…