А на «тортики» сколько просажено? Городскому голове – дай, в КУГИ – дай, в комитет охраны памятников – тоже. Будто этот памятник охранял кто-то. А когда из общества «Любимый город» тут захотели музей устроить, сколько было затрачено, чтобы их активистов… типа, уговорить. И сразу нашли себе другой объект, энтузиасты… Вроде на площади Тельмана.
20 августа 1995 года
Антон Рожкин – Нанаец
Они свернули на площади Тельмана и понеслись по Ленинградскому шоссе.
Настроение было хуже некуда. От вчерашней эйфории не осталось и следа. С раннего утра за рулем рабочей машины был Колокольчик. В азарте погони за зайцем он разогнался свыше меры, и от сильного удара в заднее правое крыло его здорово раскрутило на автостраде. Просто повезло, что в этот момент машин почти не было. «Скорпи» оттранспортировали в мастерскую. По крайней мере до завтра. Делать было нечего. Отвертка дремал на заднем сиденье, Беседа уныло смотрел в окно.
– Ух, ну и заяц! – вдруг заявил он. – Так и мечется между полос.
– Не трави ты душу, – вяло отмахнулся Михаил.
Но Джон не успокаивался:
– А вот смотри, он через ряд от нас, слева, сейчас снова перестраиваться начнет. И нас не видит ни в боковое зеркало заднего вида, ни в салонное. Мы ж в «мертвой зоне»! Миш, а Миш, вот он сейчас включит поворотник, начинает маневр, а мы как разгонимся! Как подставимся!..
– Умолкни!
– А он прав, – оживился Эдик. Сонливость с него слетела полностью, он внимательно следил за чистеньким, но явно уже давно забывшим свои лучшие дни «мерсом». – Тут смотри какие преимущества. Площадь контакта увеличивается, можно подставить всю левую сторону. Следовательно, возрастет и сумма ущерба…
– И тачку не жалко? «Бомба»-то совсем новая…
– А давай, – чуть не плача, предложил Колокольчик. – Вдруг получится?
Смотреть на него было просто жалко.
– Ну попробую, – решил Михаил и прочно пристроился за «Мерседесом».
Да, водила был действительно натуральный заяц. То ли за руль сел совсем недавно, то ли сейчас нервничал из-за чего-то. Тут, пожалуй, и «мертвая зона» не нужна, подумал Ученый, заяц смотрит только вперед. Если вообще смотрит. Пора! Он резко нажал на газ… Есть! Грохот, скрежет. Заяц покорно подал вправо. Остановился.
Первым выскочил из машины Колокольчик. В руке была бита. Видимо, для того, чтобы как-то отыграть утреннюю обиду, он с размаху хрястнул по капоту «мерса». Михаил едва успел добежать и остановить уже занесенную для очередного удара руку.
– Вы за все ответите!
Ученый поднял голову. Взгляд стал жестким и тяжелым, кулаки сжались так, что побелели костяшки. Стоящий рядом Колокольчик отшатнулся.
Ярость захлестнула, как цунами. Ученому показалось, будто от него во внезапно сгустившийся воздух исходят какие-то невидимые флюиды ненависти.
Перед ним был Антон Рожкин.
– Нет! – узнавая и закрываясь рукой, крикнул Антон. – Не я! Время такое было…
Да, время было удивительное. Конец августа 1988-го…
Митинг на Пушкинской был немногочисленным – чуть больше сотни народу, но бурным. Вернее, стал бурным после того, как сквозь жидкую толпу к ступеням прорвалась «пламенная контрреволюционерка» Валерия Новодворская. Сразу же со всех сторон понеслись истошные вопли: «Долой коммунистов!», «Маразм!», «Дайте ей сказать!»
Михаил с интересом разглядывал лица окруживших его людей. Рядом, склонив набок голову и внимательно глядя на Новодворскую и слегка кивая в такт ее словам, стояла среднего возраста женщина в темном платье с очень красивым восточного типа лицом. Дальше, справа, интеллигентный бородач в очках, симпатичная девица с горящими от восторга глазами. Два парня – его ровесники – с кипами каких-то прокламаций. Слева еще одна девушка с пакетиком для пожертвований «На развитие СДС», а пакетик сделан из конверта от пластинки «Аквариума». Какой-то лохматый с пузырями на лоснящихся от старости штанах с авоськой, из которой торчат мятые газеты, наверно самиздатовские. А вон лысый в спортивном костюме листовки раздает.
Михаил подошел, протянул руку. «Программа ДС». Он сунул отпечатанные на тонкой, чуть не папиросной, бумаге листки в карман.
Он приходил сюда уже почти год, особенно ни с кем не разговаривал, больше слушал. Если бы кто-то спросил его, чего он ждет, что ищет среди этих, в общем-то, странных людей, он не смог бы ответить толком, и все же точно знал, что поступает правильно, что должен быть именно здесь.
Он прислушался к словам Новодворской.
– За то, что мы сделали с собой, карают до четырнадцатого колена. Карают внуков и правнуков за вины дедов и прадедов. И внуки научились главному – не зная, как с этим жить, желать себе смерти. Старшее поколение успокоилось на приятии мира, поколение героя «Исповеди»… не принимает мир. И в этом надежда. Ибо, сказал Сартр, «человеческая жизнь начинается по ту сторону отчаяния». Особенно для нас…