– Брось ты. Читала я все это. Правда, не в умных книжках, а в глупых газетках.
– Не суть. Суть, что таких людей не надо звать на защиту демократии. Они защитят – и уже защитили – ее сами, как нужную им вещь. И эти люди – снова мы…
– Ну, это-то понятно…
– Хорошо, что понятно. Да, мы – новый бизнес. Не олигархи из комсомола и Госплана, а конторы, закрученные пять – семь лет назад.
– Знаешь, я, кажется, тебя поняла. Легко моему папе в тиши домашнего кабинета после работы сидеть и рассуждать о том, что не ценят его творческие потуги в теории свободного предпринимательства… Он, знаешь ли, в Моссовет даже избирался когда-то. Теперь только об этом и вспоминает. А вот как насчет того, чтоб эту замечательную теорию самому в жизнь воплотить, – шиш. Типа, он интеллектуальная элита, ему невместно такими делами заниматься. Зато долго и занудно будет рассказывать о том, как задушили его творческий порыв проклятые бюрократы-консерваторы, недобитые коммунисты и прочие всякие правые. А вот ты, получается, его же свободу и защищаешь. Так?
– Ну, в общем-то, да.
– И все челноки, ларечники – это ж им нужна новая Россия? Только ведь они про демократию и свободу не очень-то, по-моему, думают.
– А они вообще о ней не думают и, по сути своей, – правые.
– Почему?
– Ну как бы тебе объяснить… Вот знаю я одного «новейшего правого». По СССР не тоскует нисколько, даже на расстоянии, – жил в нем и хорошо помнит. Коммунистов раньше яро ненавидел, теперь просто презирает. Всех, кроме Берии, – тот, говорит, деловой человек был. Свободу очень ценит – особенно свободу делать дело. Сбиться в стаю с такими же, как сам, и делать.
– А что, обязательно для дела в стаю сбиваться?
– По-другому толком не получится. А так – дело его, как говорится, живет и побеждает. Поэтому и на политику времени мало, хотя вот предложили ему депутатом стать, не отказался. И поверь, будет хорошим депутатом.
– Как тут не верить…
– Так вот он именно правый: «Помни, как дед учил… Что заработал – твое, хочешь больше – возьми, если можешь… Стой за корешей – себе поможешь». И из России никогда не уедет, хотя забугорную жизнь видел во всей красе. И к нынешней власти у него масса вопросов. Но он знает, как их решать без революции. Потому что на его памяти революция уже победила в начале девяностых. И он сам в ней участвовал. И победил вместе с ней.
– Это ты о себе?
– Нет, о Перстне. Мы с ним в свое время очень близко сошлись. Очень колоритен.
– Расскажи, – попросила Леся.
– А давай поедем ко мне. Посидим, винца выпьем, я тебе и расскажу, – предложил он и неожиданно добавил: – А утром я тебя отвезу на работу.
Сказал и замер.
С дня рождения он ушел с Настей, уже зная, что сегодня не останется с ней, а отправится искать Лесю. Найдет ее во что бы то ни стало и – именно как сейчас – пойдет гулять по спящей Москве.
А Анастасия никуда не денется. В этом он был твердо уверен.
Два года близости убедили в том, что она прикована к нему прочной стальной цепью, которую может порвать только он сам. А зачем рвать? Теперь, когда он не сомневается в ее любви, теперь, когда он может получать не только потрясающее физическое наслаждение, но и душевное отдохновение с другой девушкой? Зачем от этого отказываться?
Да, он по-прежнему нестерпимо хочет Настю. Стоит только остаться с ней наедине, увидеть, как она привычным жестом откидывает назад голову и золотые пряди водопадом струятся по прямой стройной спине, и все… Крышу сносит напрочь. Враз уносятся куда-то все мысли, нормальные человеческие чувства, остается только желание – взять ее поскорее, затащить в постель или даже просто завалить куда угодно и трахать, трахать, трахать… А потом чуть не грызть зубами батарею от презрения и ненависти к себе, к своей слабости, безволию, неспособности сдержать животный инстинкт.
Больше в ней не было ничего: эгоистичная, пустая, жестокая. Ее не интересовало ничего, что не связано лично с ней. А в то, что интересовало, она вцеплялась мертвой хваткой, использовала, выжимала до конца и выбрасывала, не задумываясь. Даже и Стерхова любила только для себя. Ее не заботило, что чувствует он, о чем думает или мечтает, чего хочет. Важно было лишь то, что он дает ей. Наверно, поэтому и не замечала, что никакой любви давно нет, что и он всего лишь получает физическое удовлетворение, расплачиваясь за это кратковременными приступами самобичевания и постоянными, но уже не столь обременительными, как раньше, денежными вливаниями в ее бездонный карман.
А Леся – совсем другая. Ученый понял это с первого же взгляда. Она может дать иные радости. Сочувствие, понимание, покой. Он был уверен в этом.