Мы осушили стаканы, он взглянул на часы:
— Ну, мне пора.
Маттиас положил десятифранковую купюру на барную стойку и ушел, шаркая высокими сапогами.
Мы больше не виделись. Но я рад, что он жив, что он где-то есть.
Я хотел написать Саммер, я хотел сказать ей столько всего! Я садился за длинное, невозможно длинное письмо, сочинял его неделями, но в результате как-то вечером — прошло полгода! — набросал несколько слов, набросал, не раздумывая (не скажу что), а потом выскочил из дома и быстро пошел к почтовому ящику. Когда я бросил в него письмо, у меня скрутило живот, а потом я почувствовал, что мне стало легче, будто я таскал на спине тяжелый металлический ящик или провел почти всю жизнь в лязгающих доспехах, а теперь все это исчезло.
Саммер ответила очень быстро, не прошло и недели. Будто все эти годы только и ждала весточки от меня, и от этой мысли сердце у меня разрывается.
Она прислала фотографию.
На снимке сестра стоит справа — такой спортивный вариант нашей матери, на ней свитер с капюшоном, светлые волосы забраны в хвост, — а за плечи одной рукой ее обнимает мужчина с красивым и знакомым лицом (на лбу — глубокие залысины). В другой руке он сжимает ладошку маленькой белобрысой девочки — у нее ужасно гордый вид. Я понял, что это Франк, и, кажется, ничуть не удивился. Наверное, это было записано где-то внутри меня.
Я не знал, но я знал. Я знал, но не знал.
Я думаю о Франке. Представляю, как в день пикника он сидит в машине у леса — на заднем сидении валяется дорожная сумка, пальцы нервно постукивают по рулю. Он чуть старше Саммер, но готов пойти на все, чтобы спасти свою юную возлюбленную. Наверное, он один понял тогда, что она не остановится, и ему пришла в голову идея побега — пришла тогда, когда сестра начала спать со всеми подряд и отчаянно звать на помощь, но мы этого так и не услышали.
Я часто смотрю на эту фотографию. Вытаскиваю из кошелька, провожу пальцами по их лицам.
«Сможешь ли ты простить меня?» — написала сестра таким кругленьким и аккуратным почерком школьницы-первоклашки. И читать это мне было больно и смешно — ведь я мог сказать ровно тоже самое. Два сапога — пара.
И я, и она — сомневаться не приходится — постоянно возвращалась в памяти к тому пикнику. Она придумывала объяснения, подбирала слова. Я искал причину. И оба мы тосковали о решении, которое могло бы нас всех спасти.
Поезд прибыл на Лионский вокзал[31] по расписанию, и я вышел на перрон. Последний раз я видел Саммер двадцать четыре года, девять месяцев и восемь дней назад.
Стоит ночь, воздух холодит кожу, и мне кажется, что я угодил в Зазеркалье. По перрону валит толпа, и я иду в этом потоке; пассажиры тащат за собой чемоданы, у меня на плече дорожная сумка. В небе хаотично мечутся голуби, а я размышляю о том, что Саммер неслучайно поехала в город, где жила когда-то мать. Но удалось ли ей отыскать то, чего той не хватало?
Теперь я думаю о матери: мне неожиданно хочется ей позвонить. В памяти всплывают сообщения, которые она регулярно оставляет на моем автоответчике, — голос ее странно нежен, а слова, что я слышу, прежде она не произносила никогда. Имела ли она представление о том, что происходило перед аквариумом? Иногда мне кажется, что, по крайней мере, догадывалась, а иногда, что знала доподлинно — ведь матери все знают, только скрывают даже от самих себя. Какая-то часть нас (родовая гордость?) осталась там, в глубине озера; она похожа на великолепный древний корабль — трюм его заполнен золотыми монетами и костями, — он кажется непобедимым, но одного прикосновения достаточно, чтобы обратить его в прах.
Я иду вперед. Толпа стремительно течет, как мощная река, она выплескивается на улицы города. Но сердце мое шевелится едва-едва, как у медведя в зимней спячке, и я продвигаюсь медленно, внимательно изучая пространство под сводами вокзала. Вот девушка в наушниках, идет, глядя себе под ноги; вот мать с малышом, она тянет за собой ребенка, а тот вырывается, пытается убежать; вот женщина в мини-юбке, она курит, и что-то в ее походке, в том, как она поправляет выбившуюся прядь волос, заставляет меня задержать дыхание, но нет, как всегда, это не она — незнакомое лицо, незнакомые глаза, взгляд, вопрошающий или исполненный подозрения. Мне чудится, что все женщины мира спрашивают себя, достоин ли я их прощения, и согласятся ли они открыть мне свои объятья.
31
Лионский вокзал — вокзал в Париже, с которого идут поезда на юг Франции и далее, в том числе на Женеву.