Но на то и мастерство, чтобы преодолеть такую преграду.
Сейчас я не видел и не воспринимал ничего вокруг себя; вздумай кто ударить в спину – я бы не смог защититься и умер бы, не поняв случившегося. Конечно, именно потому в такие минуты со мной всегда был Тэй и его быстрые как ветер мечи.
Сейчас я был кровью и именами, своими и Илены. Я читал ее кровь, я слушал ее имя, беспрерывно бьющееся в моем теле, разуме и душе.
А себя можно изменить. То, что стало частью тебя, пусть и временно – тоже можно.
Мое сознание раздвоилось: одна часть скользила по множеству сосудов и потоков в теле Илены, другая звенела в унисон с ее именем. Я искал корни хайенфэй в ее крови и те отметины, которые болезнь оставила в имени, как определила ее жизнь и как на нее влияла. Я вычищал первые и исправлял вторые, заменяя глухой и надтреснутый звон больного имени радостным и здоровым. Слабым – но несомненно здоровым.
Именование не может этого сделать. Кровная магия – не может. Но силы крови и имени, направляемые волей имперского мага – могут.
Закон Гармонии. То, что ведомо любому самоцветному магу, заслуживающему своего серебра.
Исцеление началось с имени Илены, прозвучавшего в моем голосе.
Исцеление завершилось ее мягким, полным облегчения вздохом во сне.
Мир снова обрел четкость, а тело налилось неимоверной тяжестью. Так всегда бывает после долгой работы; каждый имперский маг хотя бы раз переживает подобное, хотя Воплотители – чаще всего.
Тэй мгновенно подхватил меня, не давая упасть; я вгляделся в лицо Илены, касаясь ее имени ослабевшим восприятием и проверяя, не осталось ли корней хайенфэй. Кивнул, и лишь потом позволил себе спросить:
– Сколько?
– Почти сутки, мой господин, – отозвался Тэй. – Еда и постель ждут вас.
Я кивнул, опираясь на руку мирит. Хорошо прошло. Я думал, что придется работать дольше.
– Я в долгу у вас, – сказал граф, когда я покидал его дом на следующий день.
– Да, – не стал скрывать я. – Однако я не потребую от вас ничего, что повредило бы вашему дому.
Он кивнул: то ли слышал о правилах долга в Империи, то ли просто согласился с оговоркой.
– Я надеялся, что ваша магия сможет помочь; к счастью, не ошибся.
– Не она, – поправил я. – Магия дает лишь силу для исцеления, лечит уже сам маг.
Кажется, графа не полностью понял различия. Но не стоило его за это винить.
– В любом случае, Ланада таншен, – заверил он, – я всегда буду помнить о том, что вы сделали для нас.
Когда экипаж повез нас с Тэем обратно к выбранному мной в Скарделле дому, я ненадолго задумался: граф мог бы и спросить, почему я согласился. Что бы я ему сказал? Он наверняка понял, что не деньги лежали в основе решения.
Имперский Кодекс не одобряет ложь, так что я бы ответил правду: что тот же Кодекс обязывает меня помогать больным, что мне было интересно попрактиковаться, и что мне просто стало жалко девушку, которая сейчас ничем не отличалась от дочери любой бедной крестьянки. В конце концов сложнейшее имя носит каждый человек, а кровь всех живых существ равно алая… и эти силы одинаково сплетаются с волей мага. Разницы нет.
Думаю, какая-то из этих причин графа могла бы обидеть. А может, и не обидела бы – смотря сколько он знает об Империи и Кодексе.
Но все-таки хорошо, что он не спросил.
28.10.2013 – 30.10.2013
Память журавля
– Расскажите мне о них, – неспешно произнес Катоно Тэн.
Голос его звучал совершенно ровно и невыразительно. Лицо тоже казалось маской, на которой навечно застыло выражение вежливого отстраненного интереса. Даже одежда не блистала привычными для Самоцветной Империи красками: неяркая ткань, отсутствие узоров. Одно-единственное украшение на запястье – обязательный для магов серебряный знак, браслет с жемчугом и алмазом.
«Неужели он действительно… – подумала Аой. – Никогда бы не поверила».
Она чуть заметно покачала головой. Неважно. Она позвала Катоно не за его внешность. А может, он просто уже ко всему привык, с долгоживущими-шентей так бывает.
– С кого начать? – спросила она. Собеседник не ответил, на лице не дрогнул ни один мускул. Над его головой висела картина с серебристой ивой над озером: казалось, в нарисованном дереве куда больше чувств, чем в живом человеке.
Аой подавила легкое раздражение. Невольно прикоснулась к серебряной броши в виде журавля, которой ткань лазурного платья была заколота у горла. Она хотела начать в подобающем для разговора с гостями стиле, но сами по себе вырвались иные слова.