Винитар столь безжизненным мешком висел в его хватке, что Волкодав даже засомневался, был ли он ещё жив. Он знал, каких дел может наделать камень из пращи. И хребет сломать, и голову размозжить. Шамарган же шевелился, силясь перебирать ногами и одновременно выхаркивать попавшую в лёгкие воду, и, конечно, ни того, ни другого ему толком не удавалось. В конце концов Волкодав остановился, решив, что поручит сегвана его заботам, а сам останется задерживать погоню, – небось в узком проходе у него это получится неплохо. Он уже открыл рот говорить, когда остров Закатных Вершин снова – и очень весомо – доказал, что кунс Винитар был для него не чужим.
Над головами беглецов раздался чудовищный грохот, мгновенно похоронивший все прочие звуки. Один Волкодав, с его памятью о Самоцветных горах, сразу и верно истолковал его природу, но и ему захотелось, скуля, сжаться в комок, а лучше вовсе исчезнуть, спасаясь от невыносимой огромности происходившего. Остальным – да и кто стал бы их за это судить? – показалось, будто надломился и падает в Изначальную Бездну весь мир.
На самом деле мир был так же устойчив, как прежде, и даже остров ничуть не поколебался на своём каменном основании. Просто ледник над головами людей выбрал именно это мгновение, чтобы породить в своей толще ещё одну трещину. Или надумал обрушиться высокий зубец льда, подточенный воздухом и водой. Эхо удара, легко слышимое на открытом воздухе за несколько поприщ, здесь, в узком тоннеле, тысячекратно отразилось от ледяных стен, грозя разметать, сплющить, совсем уничтожить жалкие, охваченные вселенским ужасом человеческие пылинки…
Ни один рассудок не смог бы в эти мгновения разродиться осознанной мыслью. Волкодав и был весьма далёк от того, чтобы о чём-нибудь думать. Он просто плотнее вцепился в обоих своих спутников и снова рванулся вперёд, ибо его посетило ЗНАНИЕ, присущее матёрым исподничим[6] и, как выяснилось, нимало не слабнущее с годами. Скверно сказано – посетило! Не посетило, не подсказало, не нашептало! Оно дало Волкодаву сущего пинка, бросив тело в мгновенный, вполне звериный прыжок, ибо там, где они с Шамарганом и Винитаром только что находились, была смерть.
…За тот миг, пока длился прыжок, в подлёдной пещере внезапно стало светло. Волкодав обернулся и понял, что угадал верно и это была всё-таки трещина. Она расколола язык ледника по всей его толщине и простиралась, похоже, от одной скальной стены до другой. Сквозь неё-то и вливался наружный свет, казавшийся ослепительным. На очень короткое время Волкодав увидел преследователей, выглядевших вблизи ещё неприглядней, чем издали. Маленькие, непропорционально коротконогие, все как один в меховых шапках и одеждах из тюленьих шкурок шерстью наружу… Точно при вспышке молнии, мелькнули в вырванной из времени неподвижности вскинутые руки и рты, разинутые в отчаянном крике… Человекоядцы действительно кричали, словно перед лицом неминуемой смерти.
Почему-то, правда, не издавая ни звука.
А смерть и впрямь была рядом. Противоположный край разверзшейся трещины вдруг заскользил вниз, переливаясь перламутровым блеском, плавно, медленно и неотвратимо, и можно было только гадать, откалывалась ли это гигантская «чешуйка» льда – или рушился, схлопываясь, весь тоннель до самого выхода. Если вода начнёт подниматься, стало быть, весь, наслаждаясь вернувшейся способностью мыслить, хладнокровно решил Волкодав. Разлетевшиеся осколки хлестнули по воде у самых его ног. Потом свалившиеся глыбы совсем перекрыли просвет трещины, и опять стало темно.
Этот новый обвал тоже состоялся для него без малейшего звука.
Как на первый взгляд ни удивительно, уничтожающий грохот льда легче всех пережил Мыш. Наверное, чувствительные уши зверька обладали способностью отсекать, не пуская в нежную глубину, опасно громкие звуки. И то сказать, – если бы дело обстояло иначе, вряд ли его племя смогло бы выжить в пещерах с их часто грохочущими обвалами. Людям пришлось куда тяжелее. Волкодав, единственный из троих не потерявший сознания, ощутил, что по лицу у него что-то течёт, поднял руку смахнуть водяные капли с подбородка и щёк – и увидел на пальцах кровь, густо хлынувшую из носа. Трещина, плотно перекрытая рухнувшими глыбами льда, более не пропускала наружного света, но ему хватало и слабеньких отблесков. Он принялся торопливо осматривать своих спутников, только начинавших слабо шевелиться. У обоих тоже текла кровь, но не из носа, как у него, а из ушей, что было существенно хуже. Венн даже подумал, не остались бы они глухими. Сам он покамест не различал ни плеска воды, ни иных звуков, но полагал, что это дело времени: наследие предка-Пса в который раз оберегало его.