И кому какое дело, что Тар-Айван, расположенный, собственно, вдвое ближе к Тин-Вилене, чем к тому же Кондару, до сего дня весьма мало интересовался пастушеским краем, предпочитая обращать свои взоры на куда более изобильные и причастные к судьбам мира державы: Мономатану, Саккарем, Нарлак, Халисун…
Хономер твёрдо знал: пробиваться к вершинам жреческой власти в одной из этих стран – определённо не для него. Лучше быть первым в Тин-Вилене, чем тридцать первым в Фойреге. Он не помнил, кто это сказал. Надо будет, вернувшись, отрядить младших жрецов порыться в библиотеке – и непременно найти.
Хономер очень рассчитывал на нынешнее своё путешествие. Вероятно, внутренний голос по-своему истолковал бы этот расчёт и скорее всего объявил бы его неким возмещением за сокрушительную неудачу с Винитаром. Однако внутренний голос потому и называется внутренним, что никто не слышит его, кроме нас самих… да и мы-то всего чаще предпочитаем не слушать.
Нынче для Хономера был именно такой случай. Да, он потерпел неудачу, которую глупо было бы отрицать, и ещё глупее – гнать из памяти, притворяясь, будто ничего не случилось. Зелье, сваренное Шамарганом, обладало обрекающей силой. Хономер сам проверил его на двоих никчёмных людишках из числа городских бродяг и убедился: отрава разила наверняка и противоядия не имела. А значит, венна давно уже съели морские рыбы… и, вероятно, тоже в свою очередь отравились. Жалеть тут было, собственно, не о чем, но венн унёс с собой тайну имени старого жреца, и вот этого Хономер простить ему не мог.
Хотя… прощай или не прощай мёртвому, с него в любом случае немногое взыщешь. Волкодав пребывал в посмертной обители своей веры – где именно, Хономер не знал и не стремился узнать, ибо туда не достигал свет Близнецов, а стало быть, прикосновенному к истине не было ни пользы, ни смысла в её изучении.
Как и в изучении кан-киро, оказавшегося неспособным служить распространению веры.
Заблуждения – и свои личные, и всего рода людского – следовало оставить в прошлом, а самому двигаться дальше. Туда, где ждал чаемый подвиг, а с ним и награда.
Всё великое, говорил себе Хономер, однажды началось с малого. Может быть, со временем что-то начнётся и отсюда, из шо-ситайнского захолустья. А здесь ведал всякими начинаниями только он – Избранный Ученик.
Ну и пристало ли такому значительному человеку являться на Заоблачный кряж в заляпанных грязью штанах и падающим с ног от усталости?.. Ни в коем случае. Горцы – варвары. Они должны сразу понять, что их святилище навестил великий муж, посвящённый воистину единственной веры. Веры, перед которой всё варварское великолепие их молельни должно уподобиться пыли, развеваемой ветром.
И потому Хономер вёз с собой хороший шатёр, добротные ложа и запас снеди, который позволит не прибегать к итигульскому гостеприимству. И ещё книги. Чтобы не прерывать обычных занятий, да заодно показать невежественному народцу облик учёности.
Пусть видят дикие итигулы – вот человек, уповающий не на духов снегов и скал, а на Богов, которые поистине достойны всяческого упования! Хономер давно усвоил: с каждым племенем нужно разговаривать на его языке. Каждому народу или отдельному смертному следует открывать ту грань величия Близнецов, которую он способен уразуметь. Вот тогда будет толк. Если же, ни с чем не считаясь, переть силой на силу – тут любой, соприкасавшийся с кан-киро, подтвердит: добра не получится…
…Увы, покамест было очень похоже, что местные горные духи всего менее склонны были уважать Богов-Близнецов, а уж о благородном кан-киро и вовсе ни малейшего понятия не имели. Как только караван Хономера покинул непосредственные окрестности Тин-Вилены и стало совсем несподручно возвращаться из-за погоды – тут-то и сделались небывалые для летней поры холода. Зарядил нудный дождь, присущий скорее осени, нежели лету, как раз переживавшему полный расцвет. Ригномер положительно не узнавал знакомой дороги. Пелены моросящей сырости не давали рассмотреть ничего далее сотни шагов. Хономер горбился в седле, под кожаным плащом, пропитанным от дождя особой смесью масла и воска, и хмуро думал о том, что повыше в горах вполне мог залечь снег. Хотя в вершинную летнюю пору снега на проезжих перевалах не водилось даже на памяти стариков.