Болтаясь без дела, вышел на барский дом, в котором проживал Вологжанин. Смотрю — конь в упряжке стоит, удивился, куда это собрался Владислав Антонович на ночь глядя?
Жду в черемушнике, что дальше будет. Вот стукнула дверь, вышел на крыльцо Вологжанин, в руках у него какая-то сума. Без меня, что ли, уезжает в Екатеринбург? Ну и ладно, я не напрашивался.
Уехал управляющий, а мне неспокойно, обида берет: сам уговорил и не взял.
Только окарался я, никуда он не делся, утром как ни в чем не бывало заглянул в нашу землянку, веселый такой — редко это бывало. И, что меня удивило, небритый, это на него не походило, в грязных сапогах.
— Готов? Ну с богом, прощайся с мамкой.
Мать в слезы, впервые меня так далеко отправляет. А может, чуяло материнское сердце, что не следовало мне ехать. Но я ее слезам не придал значения, телок несмышленый.
Сколько мы времени добирались до Азиатской, не упомню, но долго. Сначала Камнегорск проехали с его разрезами, потом деревни потянулись, одна на другую похожие. Солнышко уже высоко стояло, когда прибыли на железнодорожную станцию.
Азиатская — станция большая, через нее поезда в Сибирь идут. Дома каменные, паровозов много — я их впервые увидел. Мимо экспресс промчался, до чего огромен, дым до небес, искры во все стороны, а голос — не приведи господь!
Тебе, Александр, такие машины видеть не довелось, сейчас все больше тепловозы да на электрической тяге. А я как на духу скажу: перепугал меня паровик, экое страшилище!
Вологжанин коня у богатого мужика оставил, старыми знакомыми оказались. У него одежду свою сменил на солдатскую. «Чтобы не ограбили», — пояснил, я и поверил, наслушался, что в городах жулик на жулике сидит и жуликом погоняет. У кассы народов — жуть, но Вологжанин взял ее штурмом. Кто из крестьян с солдатом связываться станет!
Закусили мы из котомки Владислава Антоновича хлебом да салом и ждем поезд из Сибири. Пригромыхал такой же огромный экспресс, и отправились мы в славный город Екатеринбург.
В поезде мне понравилось, укачивает. За окном вагона столбы и дома мелькают. Под стук колес и прикорнул. И сон привиделся, будто бегу я по Нечаевскому логу, а за мною Вологжанин со своей сумой гонится и паровозным голосом трубит: «Отдавай изумруды, маленький вор!» Догнал он меня, за плечо рванул...
Проснулся, сердце разрывается от страха. Вологжанин за кофту меня трясет:
— Приехали, Макарка, Екатеринбург.
Гляжу из окошка: людей толпы, все с узлами, котомками, торопятся как на пожар. А паровозы так и снуют, чуть людей не давят.
Владислав Антонович обрядился в потрепанную шинель.
— Теперь будь настороже, — сказал он. — От меня не отставай, глаза по сторонам не пяль. Будет кто мной интересоваться, отвечай, мол, дядя Силантий. Силантий Воронков.
Зачем это ему понадобилось, не знаю, а спрашивать не решился. Силантий так Силантий, от меня не убудет. Больше думаю о том, как бы не отбиться от Вологжанина. Екатеринбург не Воскресенский, не Камнегорск, тут заблудишься — пропадешь.
Так и попал я впервые в большой город.
Макар Андреевич то ли от лекарства, то ли от воспоминаний порозовел, помолодел, глаза его заблестели.
— Ну, Александр, спасибо, не дал скучать. Знаешь что... Если я тебе не очень надоел болтовней, приходи ко мне на озеро. Придешь? Там и расскажу про городские свои приключения. А сейчас — пора мне.
В ПОДЗЕМНОМ ЛАБИРИНТЕ
(1) Нечаевский лог. Июнь 1988 года
Они явились к шурфу с рюкзаками, где лежали резиновые сапоги, свитера, связки веревок, топор, саперная лопатка, электрические фонарики. Чем не спелеологи?
Действовали осмотрительно, закрывая за собой спуск в колодец разлапистым сосняком. И когда неба не стало видно, сгустилась темнота, они включили электрические фонарики, пучки яркого света прибавили смелости.
Подземный ход оказался наклонным и резко уходил в сторону — луч споткнулся о серую гранитную стену и заплясал на месте.
— Ну? — испытующе взглянул Саня на спутника. — Рискнем?
Димыч сверкнул белой полоской зубов:
— Чур, я первый...
Он перехватил рюкзак левой рукой и, выставив вперед фонарик, ввинтился в отверстие. Саня последовал за ним.
После поворота лаз постепенно расширялся. Они передвигались уже в полный рост. Над головами нависали тяжелые глыбы, с них капала вода. Храбрецы ежились, когда холодные горошины попадали за ворот, но продолжали путь.