— Сэр, я это сохраню! — пообещал Кас Шустряк, прижимая к сердцу клочок бумаги, только что исписанный Митволем.
— Иди! — не приказал, а, скорее, попросил, вождь ирландского движения за независимость Карриг Макграт.
Кас побежал. До Голуэя было более тридцати километров, причем нужно было формировать реку, Митволь никак бы не смог преодолеть этого расстояния, учитывая то, что он не мог идти, вовсе отказывали ноги. Кас нес бы командира, но погубил бы и себя и не спас Митволя.
Группа из двенадцати человек, возглавляемая самим Карригом Макгратом, под покровом ночи, ранее вышла из портового города, чтобы в темное время суток следующего дня заложить фугасы на дороге, где должен был проследовать очередной карательный отряд англичан. Информация была ложной и в том месте, где, якобы должны были быть беспечные, на марше, англичане, ирландцев ожидала целая рота рейнджеров.
Бой был короткий, но уже первая схватка унесла жизни половины группы, потом нескончаемая гонка. Англичане собрали хороших охотников в единый отряд и уйти было крайне сложно. Потому Митволь дал бой, заставив противника откатится и, вероятно ждать подмоги. Но и Карриг Макграт был ранен, как оказалось, смертельно, ибо сдаваться Иван Кириллович Митволь не собирался.
Десять минут, полчаса, час. Ничего не происходило. Ожидание собственной смерти… оно было тяжелее самой смерти. Сколько мыслей, сколько самокопаний?
— Медленно положи револьвер! — вдруг, из-за ближайшего дерева, раздался голос.
Митволь подчинился, положил свой, уже разряженный револьвер. Из-за деревьев стали выходить люди с ружьями. Это не были в привычном понимании солдаты. По крайней мере серо-зеленая, скорее форма, чем мундир, никак не ложилась в понятие «английский солдат». Дошло до красномундирников, что цвет их мундиров слишком привлекает внимание.
— Руки подыми, чтобы я их видел, — последовал следующий приказ.
Уже давно, отработанным движением, Герой Российской Империи посмертно, черканул трут одной из четырех гранат, которые были на связке под многострадальной спиной Ивана Кирилловича. Охотники успели подойти поближе… Взрыв!
— Я наблюдал за тобой! — звонкий мальчишеский голос набатом врезался в сознание Митволя.
— Ты? Я? Я не хочу тебя видеть! — испуганно сказал Митволь, не отрывая своего взгляда на застывшей на щеке мальчика слезинки.
— Ты об этом? — усмехнулся мальчишка, немного не доживший до того, как стать мужчиной. — Тебя моя слезинка так волнует?
Иоанн Антонович с легкостью смахнул слезу и улыбнулся. Митволь же ощутил, как камень, который уже давно был привязан к шее русского бойца, рассыпался в труху. Стало настолько легко, что Иван Кириллович поймал себя на мысли, что может летать.
— Пошли! Для тебя все только начинается! — мальчик рассмеялся и повел грешника-Митволя в пустоту.
7 ноября 1762 года..
— Этот праздник со слезами на глазах, — пробормотал я, наблюдая за тем, как с криками «Ура» в атаку устремилась одна группа актеров чтобы столкнуться с другой, но переодетой в английские и французские мундиры.
— Что? — спросила сидящая рядом Екатерина.
— Это горечь, Катя, сожаление по неправильности происходящего, — ответил я.
— Петр, любимый, ну нельзя же сокрушаться и вечно горевать. Победа! Она не бывает без жертв, особливо Великая Победа! — Екатерина задумалась. — Что до смерти Миниха… Решил, так завтра и объяви трехдневный траур. Пусть в церквях совершат отпевание по Христофору Антоновичу, генералу Бибикову, Михельсону, иным павшим. Но завтра, Петр, завтра. Обществу нужны не слезы, ему нужны поводы к гордости!
— Империя не знает слез, она признает только Славу! — вновь пробормотал я.
— Хорошее название для вирша. Давненько ты не писал чего-то величественного, — Катерина улыбнулась и горделиво изобразила аплодисменты, когда актер в мундире офицера Преображенского полка бросил флаг одного из пехотных французских полков, который удалось разгромить уже на первом этапе русского контрнаступления в Финляндии.
— Может ты и права, — сказал я, вставая и величественно подымая непропорционально большой меч над головой.
Раздалось ликование. Император принял победу и готов и далее разить своим огромным… мечом всех супостатов.
— Какой большой… — Катя засмеялась. — Меч у тебя большой.
— Дура, баба, — процедил я сквозь зубы.
На меня смотрели не менее ста человек, в глазах которых было почитание. Вот так, сегодня чтят, а завтра табакеркой по голове. От любви до ненависти не долго ждать.