– Почему?
Он поднял палец ко лбу.
– По слухам она повредилась умом.
Я поблагодарила его за адрес и ушла.
Первый дом по улице Смирненски больше был похож на бутик–отель, чем на односемейный дом. Но так выглядело большинство домов в Царево, ведь много лет назад владельцы вложили в строительство домов все свои сбережения, лишь бы привлечь призраков туристов, которых так и не привело падение коммунистического режима.
Я позвонила в дверной звонок. Открывшая дверь женщина была крошечной, согнувшейся в силу возраста и из–за этого похожей на крюк. С одной рукой за спиной, чтобы помочь себе распрямиться, другой она укрывалась от солнца, смотря вверх. Сощурившись. Эти глаза, два озорных уголька, были единственной ее частью, которой удалось сохранить молодость, пронеся ее сквозь годы.
– Полуденный стук привел гостя! – Ее голос колебался между высокотональной пронзительностью и глубокой гортанностью, как бывает с людьми, когда они становятся слишком хрупкими. Затем озорство в ее глазах усилилось узнаванием. – Небесные силы, посмотрите–ка, кто вернулся спустя столько лет!
– Мне кажется, что мы не встречались прежде.
– Конечно же, встречались! Я молилась, чтобы увидеть тебя еще раз до своей кончины.
Служащий был прав, она не ведала, что говорила.
– Можете уделить мне минутку?
– Минутку? У меня есть уйма минут, дитя, если так будет угодно Господу.
Мы сели в саду, укрытые с одной стороны фиговым деревом и гранатовым с другой.
– Скучала по старому другу? – Она взглядом указала на фиговое дерево. – Говорила же тебе, что это фиговое дерево хорошее, говорила тебе не бегать в церкви так часто. Но ты не слушала, самодива Эльза.
– Вы приняли меня за кого-то другого. Я внучка бабы Мары.
– Само собой! Внучка моей обожаемой кузины, Эльза. Все такая же... – Она осмотрела меня сверху вниз. – Нет, моложе!
Теоретически, возможно, чтобы у двоих женщин было помешательство, выражающееся одинаковыми маниями. В реальности же такая странная вероятность стремилась к нулю. У бабы Мары был один ребенок: моя мама. А у моих родителей была только я – ну или так мне всегда казалось. Но если в том, что я слышала, был некий здравый смысл, если у бабы Мары на самом деле была еще одна внучка, то это в некотором роде значило, что когда я была слишком маленькой, чтобы помнить, либо когда даже не родилась, у меня могла быть кузина или даже сестра.
Слова сорвались непроизвольно, и лицо пожилой женщины просветлело.
– Да, сестра! Все самодивы – сестры. – Она скрестила лодыжки и начала качаться на скамейке назад и вперед. – Выходят в ночи, в полнолуние... все красивы и похожи. Танцуют у кладбища у церкви над морем. Боже, пощади любого, кто встретится им на пути! – Ее голос опустился до шепота. – Но не волнуйся, я никому не сказала о сестринстве. Твой секрет в надежных руках..
Я повторила, что она ошиблась и приняла меня за другую, но мои слова канули в пустоту.
– Как ты двигалась, как танцевала у фигового дерева! Белоснежная красота под светом луны...
Она закрыла глаза, подняла руки в воздух и начала петь:
Самодивы являются ночью,
являются ночью
в белых сорочках.
Дивясь, увидев их танец воочию,
их танец воочию,
теряй же очи.
Она бормотала те же строки снова и снова, пока я не начала испытывать странное волнение. Мелодия казалась знакомой. Не столько как воспоминание, сколько подобно отдаленному зыбкому сну. Первые ноты детской песенки, которую я слышала давным–давно, когда-то кто-то убаюкивал меня ею перед сном, были поразительно похожи на те, что я впервые сыграла на фортепиано.
Я вскочила со скамейки, но она поймала меня за запястье, прерывая песню так же внезапно, как и начала ее.
– Я предупреждала тебя много раз: не приближайся к церкви! Я знала, что они доберутся до тебя у церковного кладбища. Самодивы не знают пощады. И не забывают.
Садовая калитка захлопнулась.
– Ну вот, мама, стоило оставить тебя на пять минут и у тебя уже появился гость.
Мужчина выглядел как вернувшийся с моря рыбак: загорелая кожа, полосатая морская майка, а волосы и нечесаная борода местами выгорели на солнце, а местами были седыми из–за возраста. Он застыл, словно увидел перед собой смерть.
Я пришла ему на помощь:
– Меня зовут Теа. Я пытаюсь отыскать любых родственников, которые могли бы знать бабу Мару и... – По какой-то причине имя Эльзы встало в горле. – И остальную мою семью.
– А, да, я помню тебя – ребенок, который всех доводил до белого каления. Но было это когда, пятнадцать лет назад? Только посмотрите на нее!
Я не знала, что сказать, как начать разговор с родственником, бывшим для меня абсолютно незнакомым. Ему, кажется, было так же неловко. Выражение его лица немного смягчилось, больше не отражая шок, но лишь немного, и незнакомец начал потеть из–за полуденной жары.
– Итак, Теа, рад видеть тебя повзрослевшей. Мы с твоей мамой троюродные брат и сестра, почему я получаюсь... твоим дядей, примерно так?
Пожилая женщина одарила его лучистой улыбкой.
– Говорила я тебе, что наша Эльза вернется?
– Говорила, мама, говорила. – Взглядом он предупреждал меня не произносить ни слова. – Идем. Уже время обеда.
Он завел ее внутрь и через несколько минут вернулся один.
– Она нездорова, выдумывает разное. И когда она это делает, спорить с ней бесполезно. Это ее только выматывают.
– Представляю. – Чего я не могла представить, так это почему она вообще начала выдумывать подобное. – Кстати, я задолжала извинения, сначала следовало позвонить. Все решилось в последнюю минуту.
– Нет ничего плохого в минутных решениях. Ты семья.
Я скользнула на край скамейки, чтобы освободить для него место: для его мускулистого, но уже измотанного тела, а также для невидимого облака из паров машинного масла, что пропитывали воздух вокруг него.
– Родители никогда не упоминали, что у меня здесь есть семья.
– Возможно и к лучшему. – Затем он пояснил. – Меньше семья, меньше головной боли.
– Я хочу эту головную боль. Немного одиноко быть единственным ребенком.
– Единственным ребенком? Это они тебе так сказали?
Ну хоть кто-то произнес это. Я пыталась переварить эту мысль. Но слово "сестра" оставалось для меня абстрактным. Неугрожающим. Как генетическое заболевание, которое могло касаться кого угодно, кроме меня, так как не должно было являться частью моей ДНК, но лишь до этих самых пор.
– У меня была сестра, так ведь? Эльза, девушка, за которую приняла меня ваша мама.
Он опустил взгляд, погружая каблуки глубже в землю.
– Может, мне не стоило говорить тебе этого.
– Нет, я рада, что вы сказали. В любом случае, я уже подозревала это, потому и приехала сюда. Никто не говорит со мной о ней, так что я надеюсь, что вы сможете.
– Я могу рассказать тебе все, что знаю, но, боюсь, что этого мало.
– Много и не нужно.
Он откинулся на спинку скамейки, готовый погрузиться в прошлое.
– Тебе было почти три года. Ты совсем ее не помнишь?
– Только колыбельную, которую она скорее всего пела мне, вот и все.
– Судя по тому, что я помню, ей разрешали проводить с тобой не так много времени. Твои родители беспокоились, что с тобой... что она может навредить тебе. Происходило слишком много разных неурядиц.
– Например, каких?
Внезапно я почувствовала практически иррациональную необходимость знать. Но давить на него было плохой идеей: что если бы он передумал и стал бы молчаливым, как и все прочие? Внизу, в пыли, шеренга муравьев прокладывала свою дорогу по краю его обуви. Наконец он поднял взгляд.
– Я видел твою сестру всего пару раз, да и то недолго. Я работал на кораблях, путешествовал без перерывов, так что меня здесь толком и не было. Ты очень похожа на нее. Все, связанное с этой девушкой, было очень... – Он покачал головой, словно подобранное определение не удовлетворяло его. – Воздушным. Не ветреным, нет, но... что же за слово...