Сатир замолчал, подбирая слова.
– Я верю, что он уже нашел ее. И она не та, с которой он видится при полной луне.
– Пока, может, и нет. Но всем остальным не сужденно задержаться в его жизни надолго, включая меня.
– Краткость не имеет значения. Как ты знаешь, любовь упряма. Она не уходит, когда вторгается разлука.
В его голосе слышалась едва различимая горечь, и мне стало интересно, так ли сильно его сердце отличалось от наших человеческих.
– Для одной ночи размышлений достаточно. Последний шаттл до «Форбса» будет здесь довольно скоро. – Он поднял руки, и Проктер Холл снова стал нормальным: два тела исчезли, а канделябры застыли, вернувшись к привычному электрическому освещению. – Я могу организовать куда более быстрый транспорт, но на сегодня, вероятно, с тебя хватит феноменальных событий.
Я улыбнулась, осознав, как прав он был.
– Шаттл будет в самый раз.
Он открыл тайную дверь у алькова и оказалось, что та вела сразу наружу.
– Сайлен, мне бы хотелось увидеть, где умерла моя сестра. – Он приподнял брови, снова поправляя меня. – То есть, где она перестала быть человеком. Вы упоминали, что это произошло где-то рядом?
– Прямо по соседству. – Он указал на смежное здание, в котором я узнала Уайман Хаус, дом, где жил декан, на чьи владения я однажды случайно посягнула. – Поверь, это место такое же, как и прочие.
– Не такое же. Не для меня.
Я последовала за ним по заднему двору через туннель из листвы, что куполом нависала высоко над нашими головами и шелестом отзывалась в темноте. Закончился туннель в саду. Как он и сказал: такое же место, как и прочие. Гравиевые аллеи. Геометрические цветочные клумбы. Ровно подстриженные фигурные кусты. В центре же сада был изолированный каменный водяной фонтанчик, грезивший, чтобы к его горловине вернулся давно покинувший его голос.
Я обратила внимание, что там не было носика, просто гладкая восьмиугольная поверхность.
– Он всегда исполнял роль часов?
Сайлес кивнул и наверх поместил свою флейту, после чего отпустил инструмент. Трубочки остались на месте (одна – лежащей на плоскости, другая – указывающей на ночное небо), словно были удерживаемы заклинанием. И появились часы. Отбрасывающие тонкую безобидную тень в виде угла – около пять часов, спустя неделю после последнего полнолуния.
– Твоя сестра была... она была необыкновенно...
Я слышала это слишком часто.
– Смелой?
– И это тоже. – Огромные глаза лихорадочно засверкали в свете полной луны, словно сами были циферблатами. – Но, кроме того, она была невероятно стойкой.
Он, должно быть, решил, что я буду такой же, как и она. Но я не была ни смелой, ни стойкой. Даже само нахождение в саду, где некогда была ожила шипящая змея, вонзившая свои клыки в мою сестру, наполняло меня таким ужасом, что с тем же успехом этот яд мог растекаться в моей собственной крови.
– Я знаю, Эльза была смелой, но как она ввязалась во все это? Все эти темные ритуалы и жертвоприношения... все это захватило ее задолго до встречи с Ризом, разве не так?
– Тьма не захватывает нас по своей прихоти, Тейя. Она тщеславна. И жаждет быть приглашенной.
Когда мы вернулись к Кливлендской башне, автостоянка пустовала. Последний шаттл до Форбса, должно быть, ушел.
– Не переживай, мы его не пропустили.
Мне стало интересно, о каких еще моих мыслях он догадался. Или прочитал. Либо просто знал. Находиться в его присутствии было тревожно и в то же время легко: хоть раз в фильтрации мыслей не было смысла.
– Что мне теперь делать, Сайлен? Я не могу делить с ней Риза. Ни за что.
– Делить с кем-то любимого – сложнейшее испытание для человеческого сердца. Но что, если та, с кем ты делишься – твоя сестра?
– Если уж на то пошло, это еще труднее. Эльза так похожа на меня, только... лучше.
– Лучше для кого? Не забывай, что Риз выбрал тебя. Все прочее иллюзорно. Эфирно, как одуванчики, чьи воздушные головки так легко сдуть, отправив в небытие.
Для него это было ничто. Но не ему приходилось жить с мыслями об Эльзе. Страшась ее. Завидуя ей. Видя ее лицо в каждом зеркале.
– Ты любишь его? – Тревога казалась нелепой на лице того, от кого я ожидала этого меньше всего. – Потому что если ты можешь разбить его сердце, чтобы защитить от сложностей собственное, тогда ты его не любишь. И, вероятно, никогда не полюбишь.
Я хотела ему сказать, что на этот раз способность читать мысли его подвела, но на какую-то секунду отвлеклась на рев приближающегося шаттла. Когда я развернулась, то обнаружила лишь тьму. Простирающуюся во всех направлениях и беззвучно посмеивающуюся над девушкой, привнесшей во мглу еще один кошмар.
МУДРЕЙШИЙ ИЗ САТИРОВ знал все. Для него прошлое и будущее были частичками бесконечного, непримечательного, отшельнического настоящего. Но в одном он ошибся: я бы никогда не ранила Риза, чтобы защитить свое сердце.
"Ты первая женщина, которую он полюбил по–настоящему". Все это говорили: Джейк, Сайлен, даже Кармела в ее задорном стиле намекала, что Риз наконец влюбился после того, как годы тому назад почти влюбился в кого-то (как будто девушка вроде Эльзы примирилась бы с этим «почти»).
И все же он существовал – парень, разбивший сердце неземной ведьме. Должно быть, он встретил ее в Болгарии во время поездки, о которой не хотел говорить. Вероятно, из–за него она и решила поступить в Принстон. Затем, по какой-то причине, о которой я не знала, их отношения не сложились. Дальше была ссора. Авария. Чтобы вернуть его к жизни, она стала тем, что, казалось, существовало только в легендах. Самодивой. А он, чем стал он?
Согласно словам Джайлса, древнегреческий даемон был щадящей версией Диониса. Он был наполовину человеком, наполовину богом. Чувственным. Темпераментным. Склонным к безумству и даже жестокости. Но мне не хотелось думать, что Риз по своей натуре опасен. Описание Сайлена ему подходило больше: «Прекрасное создание, практически ничем не отличимое от простого смертного». Значило ли это, что он мог любить так же, как и смертный мужчина? Что, несмотря на бессмертие, его сердце тоже могло быть разбито?
Потому что с другой стороны был Джейк. Несомненно и бесспорно – человек. Джейк, который во многом был больше похож на меня: не полубог, а живое существо со своими страхами, пороками и чувством собственного несовершенства. Он нуждался в ответе. В моем запоздалом решении: он или его брат.
К несчастью, три месяца отношений что-то да значат. Теперь, когда все плохое, произошедшее за эти месяцы, показалось в совсем ином свете – Риз на самом деле жертва, а не злодей – я и мысли допустить не могла, чтобы оставить его.
Но так же я не могла не желать быть с Джейком. Люди, наверно, мирились с подобным постоянно. Регулярные встречи с одними, а ощущение связи с другими. Кратковременные фантазии. Внезапные влюбленности. Краденые раз от раза поцелуи. Это не значит, что так собиралась поступать и я, или что Ризу стоило об этом знать. Он сам сказал: ”Знание всегда все меняет. Оставайся со мной просто так”.
Эти слова не покидали моих мыслей, даже когда я очнулась следующим утром, проспав двенадцать часов кряду. «Оставайся со мной…»
Изумленная тем, что так долго тратила время впустую, я понеслась к его дому, но тот поразил меня своей заброшенностью с самого порога: входная дверь была распахнута настежь, словно это место было покинутым целую вечность. Затем до меня дошло, что это могло быть обычной невнимательностью, и Риз мог попросту спать (если даемоны вообще спят). Я поднялась в его спальню и постучалась – ответа не последовало. Когда я вошла, до меня доносился лишь звук струящейся воды.
Он стоял под душем в одежде, руками прислонившись к стене и склонив голову так низко, насколько позволяли шейные позвонки. Поток лился на него, не переставая – цвет джинсов индиго, намокнув, стал еще темнее, пропитавшаяся майка, трепетавшая под струями, была оттенка спелого лимона, а вокруг него все было белым, ослепительно белоснежным…
Затем он повернулся. Увидел меня. Потянулся выключить воду, не разрывая зрительного контакта. Его лицо было пепельным, и я не стала дожидаться вопроса.