Вдруг Валентина поднялась:
— Еще успею!
Я взял котелок, спустился к речушке, зачерпнул воды и вернулся к костру. Мне хотелось, чтобы пламя не гасло, чтобы его нельзя было потушить.
Зашипели угли, поднялись клубы пепла. Казалось, из котелка льется не вода, а темнота.
Погас последний уголек, будто подмигнул мне: ничего, ничего, бывает…
Прорывая тишину в нескольких местах, летел гул дальних встречных поездов.
— Не пускай меня, — шептала Валентина, — ты обещал. — Она порывисто обняла меня, — так, наверное, она обнимала подруг или мать — и тут же оттолкнула, побежала.
Мы бежали напрямик — сквозь кусты. Руки иногда натыкались на деревья, по лицу хлестали ветки; на каждом шагу мы спотыкались. Я слышал тяжелое дыхание Валентины.
Вдруг я почувствовал, что не слышу ее. Именно — почувствовал, а не уловил слухом.
Остановился.
Тишина.
Я медленно побрел вперед.
И со всех сторон на меня шли поезда, даже пролетали над головой. Они звали тоскливо, грозно, обиженно, возмущенно…
Я едва не налетел на Валентину. Она лежала на земле. Опустившись, я взял ее за плечи. Она вздрагивала почти в такт стуку колес. Потом Валентина притихла, вслушиваясь в нею, впитывая его в себя.
Земля гудела.
Земля звала.
Паровозный гудок перекрыл гул. Валентина хотела подняться, но едва я опустил руки — иди! — как она снова села.
Наконец все стихло.
— Холодно, — сказала она.
Я пошел собирать ветки для костра.
Мама Надя, Ленька и я
Эту комнату мы называли кабинетом, хотя на самом деле она была обыкновенным чуланом. В нем стоял тонконогий столик, тумбочка и стул. На столике сверкала консервная банка-пепельница, рядом — стопка фотографий, придавленная большой галькой. К краю стола была привинчена кофейная мельница. Вот, пожалуй, и все, если не считать пузырька с чернилами, ручки и томика рассказов Паустовского.
Я говорю об этом так подробно потому, что кабинет-чулан и еще комната с крошечным балкончиком в доме на берегу Камы, среди сосен, берез и огородов — это счастье.
Мы приехали сюда из душного пыльного города, вырвались из круговорота заседаний, собраний, планерок, летучек, совещаний и — задышали свежим воздухом.
Вечером, расставив вещи, мы налили в чашки рислинга, охлажденного в ключевой воде, чокнулись, выпили за то, чтобы всем жилось хорошо, и сразу опьянели. Опьянели и запели веселые песни. И хотя Ленька пил не рислинг, а простоквашу, он все равно вроде бы опьянел и пел песни вместе с нами.
Спать мы легли рано.
Утром, едва проснувшись, я вскочил, открыл окно и вылез на крышу; стоял под колючим ветерком, смотрел вокруг и думал. До чего же глупо мы живем, думал я, крутимся с утра до вечера, копошимся, ссоримся, куда-то торопимся, к отпуску дуреем настолько, что первую неделю отдыха ничего не соображаем, не верим, например, что можно целый день проваляться с книгой в руках… Зимой мечтаем о юге, о море, портим себе настроение, вымаливая у профкома путевку. А вот уехал сюда, всего за пятнадцать километров от города, и — какая благодать.
Через час мы сидели на балкончике и завтракали.
— Рыбачить пойдем? — опросил меня Ленька.
— Никаких рыбалок, — сказала мама Надя, — идите лучше в лес.
Лицо у Леньки стало грустным. Он проговорил:
— Смешно. В лес. Лучше рыбачить.
— А если утонете?
Тонуть мы и не собирались, а поэтому обиделись на такие слова. До того обиделись, что есть перестали.
— Идите лучше в лес, — повторила мама Надя, — грибов принесете или ягод.
— Мы рыбачить хотим, — жалобно сказал Ленька, — отпусти нас рыбачить.
— А если утонете? — снова опросила мама Надя.
Тут мы расхохотались. За кого она нас принимает? И зачем это мы тонуть будем?
— Если вы пойдете на рыбалку, — обиженно и строго произнесла мама Надя, — я буду волноваться. Вы хотите, чтобы я волновалась?
Мы совсем не хотели, чтобы она волновалась, но еще больше нам хотелось вытащить из воды несколько ершиков.
— Вы плохие люди, — оказала мама Надя, — вы думаете только о себе. Только бы нам было хорошо. Да?
— Нет, — ответил я.
— Нет, — повторил Ленька.
— Неужели ты не хочешь ухи? — спросил я. — Мы поймаем много ершиков и сварим такую уху, что пальчики оближешь.
— Десять пальчиков, — добавил Ленька. — Мы будем сидеть на дебаркадере и ловить рыбу. Для чего нам тонуть?
Разговор закончился тем, что мама Надя махнула на нас рукой и уехала в город за продуктами.
Мы отправились на рыбалку. Я нес удочки, а Ленька червей в спичечной коробке. И хотя мне тогда было двадцать восемь лет, а Леньке пять — шестой, настроение у нас было одинаковое — замечательное.