Шли мы босиком, и теплый песок приятно щекотал нам подошвы. Через несколько шагов мы увидели, что на скамейке у забора сидит маленькая девочка в красных трусиках. Худенькие плечики ее вздрагивали. Она плакала, держась за лицо руками.
— Плачет, — насмешливо шепнул мне Ленька, — вот рева!
Девочка подняла на нас заплаканное лицо.
Мы остановились.
Ленька показал ей язык.
Девочка снова всхлипнула, снова схватилась за лицо руками. Чего это она? Кругом такая благодать, а она плачет, глупая!
— Смешно, — шепнул мне Ленька.
Девочка не обращала на нас никакого внимания, плакала и плакала. Сначала нам стало жаль ее, а потом мы подумали, что жалеть ее нечего. Куклу, наверное, потеряла, или обозвал ее кто-нибудь как-нибудь, а она реветь.
Я посадил Леньку на плечи, и мы стали спускаться вниз по крутому берегу. Галька больно вшивалась мне в пятки.
Из-под берега бежали леденющие ключики. Мы быстренько пропрыгали по холодной земле и по шатким доскам поднялись на дебаркадер.
Закинули удочки и сидим важные, гордые; нам кажется, что темно-зеленая вода так и кишит ершами. Они ходят огромными стаями и сейчас как набросятся на наших червячков…
Не клевало.
— Чего это она плакала? — спросил Ленька.
— Не знаю, — ответил я. — Жалко?
— Немного.
Мы переменили червяков, поплевали на них, снова забросили удочки. Наверное, в Каме было много-много рыбы, но ни одна из них не желала, чтобы мы сварили из нее уху.
— Может, ее настукал кто-нибудь? — спросил Ленька.
— Бывают такие, — согласился я.
Мы снова переменили червяков. Снова забросили удочки.
Не клевало.
И стало нам грустно, до того грустно, что мы взглянули на берег, туда, где сидела и горько плакала девочка в красных трусиках.
— Может, ее умываться заставляли, а она не любит умываться? — спросил Ленька. — Помнишь, я в детстве такой был?
— А может, у нее зубы болят? — опросил я.
Мы смотрели на неподвижные удилища и вспоминали маму Надю. Она, как всегда, оказалась права. Не надо нам было идти на рыбалку, ничего из этого не получилось. Уж если мама Надя против чего-нибудь, лучше соглашайся, иначе будет у тебя неудача.
— Посмотрим на нее? — предложил Ленька.
Мы смотали удочки, высыпали червяков в Каму и поднялись вверх по берегу.
Девочки на скамейке не было.
— Ушла, — сказал я, — успокоилась и ушла. Играет сейчас.
— А вдруг все еще плачет?
Долго мы сидели на скамейке, раздумывая над тем, почему же плакала девочка и где она сейчас, плачет или нет.
Придя домой, мы старались не смотреть друг другу в глаза. Стыдно было. Маму Надю не послушались — раз, ни одного ерша не поймали — два, и девочка — три.
Потом мы сварили картошку, надергали в огороде луку и сели обедать.
— Девчонки всегда плачут, — сказал Ленька, — бабушка говорит, что у них глаза на мокром месте.
— Какое нам дело до каждой ревы, — ответил я. — Она, может, по сто раз в день плачет.
Решили поспать. Вынесли на балкончик матрас, подушки и легли.
Несколько раз мне казалось, что я засыпаю. Но стоило мне обрадоваться тому, что сон пришел, как глаза мои открывались.
— И чего я про нее думаю? — спросил Ленька.
Мы встали, и каждый занялся своим делом. Я читал, Ленька пускал корабль в бочке с водой.
А в общем было нам грустновато.
Ничего, скоро вернется из города мама Надя, и нам сразу станет весело. Привезет она разных вкусных вещей, а главное — сама приедет. Когда мама Надя дома, жить как-то легче.
Мы вышли на берег, чтобы встретить ее. Мы махали руками и прыгали от радости, когда речной трамвайчик проплывал мимо. С трамвайчика нам не ответили. Мы перестали прыгать и сели.
Много людей сошло с трамвайчика на берег, но среди них мамы Нади не было.
Грустные сидели мы на берегу и тихо пели песенку:
К пристани подошел второй трамвайчик, а мама Надя опять не приехала.
Мы еще раз спели нашу песенку.
Когда человеку грустно, он ничего не может делать. Мы прогулялись по берегу, посидели на той самой скамеечке, на которой утром сидела и горько плакала девочка в красных трусиках.
Третий трамвайчик подошел к пристани. Много людей высыпало на берег, но среди них не было той, которую мы ждали.
— Безобразие, — оказал Ленька.