— Усатый — муж тебе?
Она кивнула.
— Пришел вот я, — вырвалось у Ивана.
Тося повернулась к нему. Горячее тепло в ее глазах потухло. Она сказала:
— Поздно.
А он взглянул на ее грудь и вспомнил, такое вспомнил, что шагнул вперед с протянутыми руками. Тося остановила его взглядом и спокойно произнесла:
— Не твоя я теперь, — и зябко поежилась. — Женился?
— Собираюсь, — зло соврал Иван.
— Да уж пора бы. — И ни тоски, ни горечи, ни обиды не уловил он в ее голосе.
Подумал: притворяется; бросился к ней обнял, но — руки сразу опустились, повисли.
— Ну, — прошептала она. — Чего остановился? Хватай давай, пользуйся, как тогда. Ничего ведь тебе больше не надо.
Дверь распахнулась, Антон шагнул через порог, звонко стукнулся головой о перекладину, крякнул от удовольствия, заговорил:
— «Московская» — раз, икра кабачковая — два, икра баклажанная — три, сырок ярославский — четыре, сырок плавленый — пять, колбаска, кильки… Привет рублям от копеек!
Муторно что-то стало на душе у Ивана, решил: выпьет стопку или две и — прощевайте, черт бы вас побрал!
Пластмассовый пупс смотрел на него внимательно, с интересом.
— Где купили? — машинально спросил Иван.
— В универмаге, — ответил Антон. — Можем подарить. Нам он теперь ни к чему.
— Да и мне не надо.
Тося сидела неподвижно, положив нога на ногу, выгнувшись, и Иван доказывал себе, что она нарочно злит его: дескать, посмотри, какую бросил, ладную да вкусную: тебе сейчас по лужам топать, а мы с Антоном в тепле останемся; тебе в общежитие, а мы — вдвоем… понимаешь?
Антон торопливо расставил стопки и тарелки.
— Бюджет у нас того… писк и треск. Ей вот на пальто купили, мне полуботинки на обе ноги по штуке. «Крокодил» выписали, чтобы жизнь веселее была. — Он налил стопки. — Выпьем за то, чтобы скарлатины не было!
— Ну зачем ты, — Тося погладила его по руке.
— Знаешь зачем.
Иван подумал, что они говорят на непонятном ему языке.
— Да и душа у меня веселая, — грустно добавил Антон.
Он намазал кусок хлеба маслом, потом икрой, сверху положил сыр двух сортов, три кильки и зажевал.
— Душа! — зло повторил Иван, выпив, дернулся и невольно посмотрел на Тосю. Главное, в человеке, конечно, душа.
— Профессор, — с набитым ртом одобрил Антон. — Все бы так здорово соображали.
Откусив у кильки голову, Иван спросил:
— А кому она, душа-то нужна?
— Человеку, — еле выговорил Антон, снова набив рот закуской.
— Человеку, — Иван покосился на пластмассового пупса, который не сводил с него глаз. — А что такое человек?
— Ты человек. Она вот человек. Я человек. За стеной у нас человеки живут. Не ахти какие, правда, но человеки. Напротив через улицу тоже. В городе. На всем земном шаре человеки живут. Ясное дело.
Хотел Иван заявить, что иногда человеку плохо живется, но Антон быстрехонько налил стопки и предложил:
— За то, чтоб человеков больше было!
Тося вскочила и — к окну.
Антон закусил губу, будто острая боль его схватила.
«Ко мне она хочет», — решил Иван, улыбнулся, выпил, откусил у кильки хвост и сказал:
— Ваше дело простое. Пальто покупать да полуботинки. Одну пару купили, потом вторую, третью. И так далее и тому подобное. Уа-уа заведете. Пригодится вам этот пучеглазик, — он кивнул на пластмассового пупса. — А может, и двух еще заведете. А дальше? Дальше что?
Молчание.
— А дальше что, я вас спрашиваю!
— Им полуботинки покупать станем, — тихо ответил Антон, продолжая закусывать.
Иван встал, произнес, наслаждаясь каждым словом:
— Жуй, пережевывай. Руки мой перед едой. Уважай труд уборщиц. Переходи улицу в указанных местах. Так?
— Правильно. Быстро же ты захмелел. Так? А с виду крепкий.
— И ты с виду ничего.
Помолчали.
— Образование у тебя какое? — спросил Антон.
— А чего тебе мое образование?
— А оно играет большую роль. Дурак себя любит. Умный — других. Закон природы.
Тяжело опустившись на стул, Иван попросил:
— Плесни-ка. Быстрее выпьем, скорее уйду.
— За то, чтоб все здоровые были, — Антон выпил и с прежней старательностью продолжал закусывать. — А совесть у тебя есть?
— В норме.
— Тогда жить тебе, конечно, туговато.
— Без совести, выходит, легче?
Выждав, пока с наколотой на вилку кильки скапал рассол, Антон прожевал ее и ответил:
— Само собой. Закон природы. Чем человек лучше, тем ему труднее. Горе от ума — слыхал? Дурак, подлец — ему что? Плюнуть, к примеру, захотел, ну и плюнул, где стоит. А честный человек — плевательницу ищи.
Иван думал, что Антон сейчас расхохочется, но тот даже не улыбнулся, произнес, глядя ему в глаза:
— Или такие есть: обкрутит девушку, лишит ее одного качества…
— Подожди, — хрипло остановил Иван, — чего ты меня учишь? Святой ты, что ли?
— Не святой. У меня недостаток есть. Один, правда, но здоровенный. Мозги у меня, понимаешь, не ахти какие. Малогабаритные, так сказать… Ты меня учил. Теперь я тебя учить буду. По-своему.
— Кончайте давайте, — донесся тихий Тосин голос, — устала я.
Иван ударился локтями о стол, уронил голову на руки. Знал: бежать надо, пока не поздно, а сидел.
Антон в банке ловил последнюю кильку.
— Приляг, — сказал он Тосе, — посуду я выполоскаю.
— И пол подотру, — едко добавил Иван.
— А в субботу белье стирать буду. — Антон резко встал.
— А она? — испугавшись его взгляда, почти крикнул Иван. — Она что делать будет? Книжонки почитывать?
— А она в школу пойдет, — Антон шагнул к нему.
— В какую школу? — Иван попятился к двери.
— В вечернюю школу рабочей молодежи номер сорок восемь, — и Антон прислонился к косяку.
Путь был отрезан.
Иван закурил, махнул рукой, но спичка не погасла, обожгла ему пальцы.
— Мне пора. — Голос его пересох.
— Я провожу, — раздельно выговорил Антон, и под сердцем Ивана похолодело.
— Не надо, — оказала Тося, — не надо, ну его…
Антон распахнул двери, пропуская гостя.
А на улице темень.
Холодина.
Иван шагал впереди, пригнувшись в ожидании удара.
Сзади тяжело шагал Антон.
— Кто тебя просил жениться на ней? — через плечо спросил Иван. — А если женился, так…
— Направо.
Они свернули от трамвайной остановки. На каждой подошве было по полпуда глины.
Вода в лужах теплая, а по спине озноб бегал.
— Давай здесь, — попросил Иван, — чего грязь месить? — холодный страх впивался ему в затылок. — Слышишь, давай здесь. Не боюсь я тебя! — и побежал, с трудом вытаскивая ноги из глины. Потом он резко повернулся, прислушиваясь к чавканью Антоновых сапог. Когда оно приблизилось, Иван, что было силы, бросил кулак в темноту почти наугад и охнул — попал в плечевую кость.
— А мне нельзя кулаком-то действовать, — донесся глухой голос. — Больно тяжел у меня кулак-то… Идем.
— Куда?
— Туда.
Иван посмотрел: впереди, на фоне бледного неба — кладбищенская ограда; обеими руками вытер потное лицо, крикнул:
— Не пойду!
— Пойдешь, — спокойно сказал Антон и пошел. Сам себе удивляясь, Иван двинулся следом. Страха уже не было. Было что-то другое, неумолимое.
Дойдя до ограды, Антон протиснулся в узкую щель между досками. Иван уперся в них, хотел удержать себя, но словно кто-то протолкнул его.
— Не вижу ни черта!
Где-то топал сапогами Антон. Иван двинулся за этими звуками, спотыкаясь, и наконец упал, уткнувшись руками в невысокий холмик — свежий еще.
Руки провалились в мягкий грунт.
Силы оставили Ивана.
Он с трудом поднял голову, увидел огонек папиросы, попросил:
— Закурить дай… чего тебе от меня надо?.. Не могу я больше, ноги не держат… больной ведь я, чего надо?
— На месте уже, — тихо проговорил Антон, — мальчишка тут лежит. Аликом звали. Твой… — и повторил: — Аликом звали.
Вскочил Иван, долго не мог попасть кончиком папиросы в подставленный окурок.
Антон взял Ивана за подбородок, дал прикурить.