Самое лучшее за день
Ночь. И почему я люблю ночь? Уж явно не потому, что ночь, как обожают гундеть из телевизора - самое мистическое, волшебное время когда какие-то там духи получают какие-то там возможности. Я вот никаких духов знать не знаю и видеть не видывал. Я ночь люблю потому, что ночью я свободен. Страшно признаться, что в сорок с лишним лет ты можешь быть свободен только стоя в трусах на стареньком двухметровом балконе, где большая его часть забита вещами.
Отрываясь от размышлений поворачиваю голову и придирчиво окидываю взглядом те самые вещи. Рухлядь. Старый Генкин велосипед едва виднеется из-под чемодана Тамаркиной матери. Местами облезлый, грязный и даже в ночной полутьме видно, что ничего путного из этого чемодана уже не выжать. Тамарка же упрямо бережет его на случай, если мы когда-то поедем на море.
Я усмехаюсь. Разговоры о море у моей жены это как дождь осенью - вещь противная, но естественная настолько, что не обращаешь внимания.
— Море, — бормочу я и тут же затягиваюсь. — Море. А я б тоже съездил бы на море, чтобы ну хоть увидеть, что там…
Сплевываю. Слишком уж горький вкус у этих несбыточных мечтаний. Слюна улетает вниз и я, краем сознания думаю о том, что под балконом может проходить человек. Воображение, получив свободу, разворачивается на всю. Перед глазами возникает сценка, где ничего не подозревающий чистюля в белой рубашечке идет себе домой, а тут, прямо в разгар его разговора по его дорогущему мобильнику, прямо в сдобренный гелем, модно стриженный затылок прилетает моя слюна. Горечь моя прилетает.
Пусть этот человек в белой рубашке и воображаемый, пусть он никогда, может быть, не пройдет под моим балконом, но представляя все это, у меня внутри становится невероятно тепло и приятно.
Так тебе, белоручка. Хлебни моей горечи. Сам-то небось по морям каждый месяц ездишь.
Горечь и грусть внезапно возвращаются, накатывают с новой силой и почему-то приобретают Тамаркин голос. Высокий такой, как у циркулярки визжащий и очень недовольный.
— Вон люди как живут, — визжит жена в моей голове. — В рубашках, с телефонами и морями, а ты? А ты что?
— А я что? — вздыхаю я, мысленно соглашаясь.
А я что? А?
Отвечать на этот вопрос не хочется. Обычно, если жена говорит все это в реальности, я могу рявкнуть в ответ что-то вроде : “Пашу как вол, вот что! На себя посмотри!”. Тамарка сразу съеживается и бросает неуверенный взгляд на старенький сервант. Там, в коробке из-под котлет, кажется, лежит ее новое дело. Дело всей жизни. Тамарка - мастер ногтевого сервиса, по её же собственным словам. Дни её, как она пишет в своем этом инстаграмме, расписаны по минутам и чтобы попасть на сеанс, нужна большая удача.
На деле же, она пока толком ничего и не заработала. Ногти красила разве что соседкам, да и те, вроде как были не слишком-то довольны результатом. Но в телефоне Тамарка исправно пишет истории успеха и вставляет картинки чужих разрисованных ногтей. Втирает доверчивым, что мол счастливая жена и любящая мама. Что бизнес в декрете - это реально.
Незаметно для себя фыркаю и тут же захожусь кашлем.
В декрете. Тамаркин декрет длится уже лет десять, с самого того дня, как годился оболтус Генка, а следом за ним, недавно, еще и Света появилась.
Улыбаюсь.
Света. Мой маленький, добрый ангел. Иной раз я дико завидую Тамарке и тем, кто может проводить с детьми больше времени. Я с детьми время не провожу вообще. У меня работа с семи до шести, а после вторая, до десяти вечера.Один выходной, чтобы выспаться и хоть как-то прийти в себя.
А в будни, дома я появляюсь грязный, голодный и чаще всего злой. Я не хочу таким быть, но после тяжелого дня другим быть уже не получается. У меня просто физически нет сил улыбаться дочери и помогать сыну склеить макет космической станции из спичечных коробков. В таком состоянии достижением считается уже просто молча пройти в ванную и, сдерживая накопленную злобу, не сорваться на домашних за ужином. А сорваться-то хочется. Не человек я что-ли?
Вздыхаю.
Не человек. Машина. Робот с функцией разгрузи, подай, принеси - с семи утра до шести вечера. Мимо меня ежедневно ходят эти, в белых рубашках и с дорогими телефонами. Ходят, здороваются, улыбаются своей лицемерной улыбкой, словно не понимают, что всю их фальшь за версту видно. Все их превосходство над нами - разнорабочими. Стоят, курят свои дорогие сигареты и улыбаются, считая себя самыми умными и успешными, заставляя таких как я, чувствовать себя чуть ли не грязью под их ногами.