Полли Чалмерз вскрикнула и отвернулась, уткнувшись Алану в плечо, но Алан не мог отвернуться. Алан был обречен на то, чтобы все видеть и помнить потом увиденное всю свою жизнь; запомнит он и более светлые моменты этой ночи: бумажную змейку, ставшую на мгновение настоящей змеей, бумажный букет цветов, ставший фонтаном света и источником силы.
Зажглись три фары спереди. «Такер» выехал задом на улицу, сминая под своими колесами асфальт и превращая его в кипящую жижу. Он с визгом развернулся вправо, и хотя не задел машину Алана, старый фургон все равно отлетел на несколько футов, словно отброшенный мощным магнитом. Переднюю часть «такера» стало заливать белыми лучами, и под этим мерцанием он начал менять свою форму и очертания.
Машина издала вопль, уставившись вниз, на кипящий котел, бывший когда-то зданием муниципалитета, на месиво разбитых машин и автобусов и на ревущий поток реки, лишенной моста. Мотор набрал бешеные обороты, души подвывали страшными голосами, и яркое туманное свечение начало распространяться сзади, окутывая машину.
На один-единственный миг существо-Гонт взглянуло из тающего, плавящегося окошка на Алана, казалось, отмечая его навечно своими красными ромбовидными глазками; рот приоткрылся в завывающем рыке.
Потом «такер» тронулся с места.
Он набрал скорость у подножия склона, и изменения, происходившие с ним, тоже ускорили ход. Машина таяла, переделывая себя на ходу. Крыша ее прогнулась внутрь, сверкающие колпаки превратились в спицы, сами колеса становились выше и одновременно уже. То, что было решеткой радиатора, стало обретать законченную форму — это был черный конь с красными, как у мистера Гонта, глазами. Конь, окутанный яркой молочной дымкой; конь, чьи копыта высекали огонь из мостовой и оставляли глубокие дымящиеся вмятины посреди улицы.
«Талисман» превратился в открытую коляску со сгорбленным карликом, сидящим на высоком сиденье. Ботинки карлика упирались в крыло коляски, а загнутые кверху, как у калифа, носки ботинок, казалось, полыхали огнем.
Но изменения этим не кончились. Когда мерцающая коляска устремилась в нижний конец Мейн-стрит, бока у нее начали разрастаться. Деревянная крыша вылезла из этого разрастающегося, черпающего силы в себе самом савана. Появились окна. Спицы колес окрасились в разные цвета, когда сами колеса — и копыта черного коня — поднялись над мостовой.
«Талисман» превратился в открытую коляску; открытая коляска превратилась в аптекарский фургончик, который мог бы колесить по всей стране сотню лет назад. На боку у него была надпись, и Алану удалось ее разглядеть: CAVEAT EMPTOR.
В пятнадцати футах над землей и все еще продолжая подниматься, фургон пролетел сквозь огонь, бушующий на руинах здания муниципалитета. Копыта черного коня гремели по какой-то невидимой небесной мостовой, по-прежнему высекая голубые и оранжевые искры. Фургон поднялся над Касл-Стрим — мерцающая коробка в небе — и пролетел над полуутопленным мостом, валявшимся в реке, как скелет динозавра.
Потом клубы дыма от пожара на месте здания муниципалитета заволокли Мейн-стрит, а когда дым рассеялся, Лиланд Гонт и его адская повозка исчезли.
18
Алан подвел Полли к патрульной машине, на которой приехали Норрис и Ситон. Норрис все еще сидел в окне, вцепившись в стойки мигалки. Он был слишком слаб, чтобы забраться обратно в машину и не вывалиться при этом из окна.
Алан просунул ладони Норрису под живот (не сказать, что тот был у Норриса, сложенного как каркас туристской палатки, особенно велик) и помог ему спуститься на землю.
— Норрис?
— Что, Алан? — плача, отозвался тот.
— Отныне можешь переодеваться в сортире когда тебе вздумается. Идет?
Норрис, казалось, не слышал.
Алан почувствовал, как кровь сочится в рубашку его помощника.
— Ты сильно ранен?
— Не очень. Не думаю. Но это... — Он обвел рукой весь город со всеми его пожарами и разрушениями. — Это все моя вина. Моя!
— Ты ошибаешься, — сказала Полли.
— Вы не понимаете! — Лицо Норриса перекосило от отчаяния и стыда. — Это я порезал шины Хью! Я его навел!
— Да, — сказала Полли, — наверно, ты. И тебе придется жить с этим. Так же, как я погубила Эйса Меррилла, и мне придется жить с этим! — Она ткнула туда, где католики и баптисты расползались в разные стороны, а несколько полицейских в полуобморочном состоянии стояли молча и даже не думали их преследовать. Некоторые из религиозных воителей брели поодиночке; кто-то — парами. Отец Бригем поддерживал его преподобие Роуза, а Нэн Робертс обнимала за пояс Генри Пейтона. — Но кто навел их, а, Норрис? И Уилму? И Нетти? И всех остальных? Если все это сделал ты, я могу лишь сказать, что тебе пришлось здорово поработать.