Мы стояли, глядя в открытое окно на подернутые серым туманом улицы.
– Да, я читал кое-что, и ты тоже – но смотрел ли ты когда-нибудь на вещи по-настоящему? Там внизу ты, к примеру, видишь дома-коробки, каждый отдельно, а между ними воздух, правильно? Так вот, все не так. Это просто масса крутящихся атомов, которые в свою очередь состоят из электронов, тоже крутящихся, и пространство между ними, как между звездами. Одно большое ничто. Нет никаких четких линий там, где заканчивается воздух и начинается здание – тебе просто кажется, будто они есть. Атомы там посажены чуть поближе. Они не только крутятся, но еще и вибрируют: ты слышишь шум, а на самом деле это атомы елозят туда-сюда. Видишь, по Кларк-стрит человек идет? Он тоже ничто, часть пляски атомов, слитая с тротуаром и воздухом.
Эмброуз отошел от окна и снова сел на кровать.
– Смотри хорошенько, парень. Проникнись. То, что ты будто бы видишь, лишь вывеска, фасад, прикрывающий секреты фокусника. А может, и секретов-то никаких нет. Движущаяся масса, состоящая практически из ничего. Сплошное пространство между молекулами. Твердой материи там наберется разве что на футбольный мяч. И что? Позволишь ты этому мячу гонять тебя по полю?
Я заметил, что дядя смеется, и тоже улыбнулся.
– Не прошвырнуться ли и нам по Кларк-стрит? – спросил я.
– Мы пойдем на Чикаго-авеню, угол Орлеан. Припугнем одного типа по фамилии Кауфман.
– Он держит бар не в самом лучшем районе. Чем таким ты можешь ему пригрозить?
– А ничем. Мы вообще не станем ему угрожать – тут он и напугается.
– Я что-то не догоняю.
– И не надо. Пошли.
– Так что мы делать-то будем?
– Ничего такого. Просто посидим в его заведении.
Я так ничего и не понял, пока мы спускались вниз.
– Тебе бы новый костюм не помешал, Эд, – сказал дядя.
– Да, но я сейчас в отпуске за свой счет. Неподходящее время для покупок.
– Я тебе сам куплю. Темно-синий в полоску, чтобы ты выглядел старше. И шляпу к нему. Это входит в план, так что не тявкай. Ты должен смотреться настоящим гангстером.
– Ладно. Считай, что я у тебя в долгу, когда-нибудь все отдам.
Костюм стоил сорок баксов – почти вдвое дороже того, что я сам покупал. Мы перемерили несколько, пока дядя не нашел подходящий.
– Долго он не прослужит, – вздохнул он, – но до первой чистки будет смотреться дорого. Теперь шляпа.
Мы купили фетровую, с загнутыми полями. Дядя и туфли хотел купить, но я отговорил его: мои были почти новые, почистить их, и порядок. Приобрели еще рубашку из искусственного шелка, выглядевшую как натуральная, и шикарный галстук.
Я переоделся в отеле и полюбовался на себя в зеркало.
– Хватит лыбиться, балда! – воскликнул дядя. – Тебя за шестнадцатилетнего примут.
Я сделал серьезное лицо:
– Как тебе шляпа?
– Классно. Где брал?
– Я-то? У Герфелда, – произнес я.
– Ты вспомни как следует. Мы с тобой тогда в Лейк-Дженива были – сдернули туда, пока тут пыль не уляжется. А вернулись, как Блейн нам телеграмму отбил. Помнишь ту гардеробщицу в ресторане?
– Брюнеточку? – уточнил я.
– Во-во. Вспомнил теперь? Она тебе и купила шляпу, когда твою ветром сдуло в машине. Чего ж не купить, ты на эту крошку за неделю баксов триста потратил. Хотел в Чик ее с собой увезти.
– А чего не увез? Не помню уже.
– Потому что я не велел. Босс тут я, заруби это себе на носу. Ты бы еще два года назад спекся, если бы не я. Кому-то надо смотреть, чтобы ты из штанов не выпрыгивал… Кончай лыбиться, я сказал!
– Есть, шеф! За что бы я, интересно, спекся? – подхватил я.
– Да хоть бы за банк «Бертон». Больно пострелять любишь. Ну, сунулся кассир к кнопке, зачем его мочить-то было? Мог бы и в руку стрельнуть.
– А если бы он дотянулся?
– Или когда мы со Сванном разбираться пошли. Его бы как раз замочить, и всех дел, а ты? Помнишь, что с ним сотворил?
– Ну и чего? Он сам напросился.
– Неплохо, Эд, – улыбнулся дядя, выйдя из роли, – но больно уж ты спокоен. Ты парень дерганый. У тебя ствол под мышкой, и ты о нем ни на минуту не забываешь.
– Ясно, – кивнул я.
– Еще глаза. Видел, какие глаза бывают у парня, который пару косяков выкурил?
– Да.
– Ну вот. Он король вселенной и при этом весь на пружинах. Сидит вроде тихо, но никто его и десятифутовым шестом не захочет тронуть.