- Но кроме этого, – казалось, послушница не заметила отвращения собеседницы, – там было огромное количество новыхй лечебных трав, различных веществ, применяемых в медицине. А сколько умных мыслей и гениальных идей рождались там, привлеченные боевыми надобностями! К примеру, использование горечавки, амаранта, полыни! А сколь полезно оказалось применение трепанации черепа при различных тяжких травмах! – воодушевление женщины, казалось, передается окружающим.
Глаза молодой женщины горели и неприкрытое увлечение темой разговора делало её лицо одухотворённым. Собеседники, однако, слабо разделяли её восторги.
- Простите, любезная Доминика, а что такое “треперация”? – с недоумением спросил Томас.
- О, прошу прощения, я невольно излишне увлеклась и использовала “заумные слова”, как говорил мой наставник, блаженный Фома Кондратьевский. Трепанация – это, грубо говоря, высверливание небольшой дырочки в человеческом черепе, дабы выпустить ненужную жидкость и дать телу передышку от…
- От бессилия и от дури не излечит даже мертвый нефелим! (Канцлер Ги, “Нефелим”) – со злорадством перебил ее в своей необычной манере шут-оруженосец, который, как выяснилось, держался совсем неподалеку и слышал весь разговор.
- Госпожа,- обратился он к послушнице, – сэр Осберт изволил прийти в себя и просит вас подъехать к носилкам.
Прошу прощения, – от окружающих не укрылось лёгкое смущение молодой женщины, и румянец, так не вовремя появившийся на ее щеках, не мог бы яснее показать ее отношения к больному.
Тем временем, оруженосец, пока что манкирующий своими служебными обязанностями, извлёк из чехла лютню и негромко запел:
- Во мне безмолвие ума, и эти голоса – единственный на свете яд,
Что даст мне силы разгадать, какой конечный сон и скоро ли конец…
(Екатерина Яшникова, “Далёкая радуга”)
Пел он на удивление хорошо, хотя ясно чувствовалось, что пением он занимается от случая к случаю – голос Хамона был чуть хриплым и странно натянутым, что придавало его манере исполнения своеобразное очарование.
Мабель, у которой объяснения Доминики вызвали очень противоречивые чувства, невольно ощутила укол ревности.
Старый Вальдинг, немного послушав шута, сплюнул, ворча себе под нос:
- Ну что за препаршивейшие песни сочиняют и поют молодые крикуны! Нет, чтоб как встарь, душевно эдак:
- Конунг Олаф Моржовый Ус,
Отправился в поход!
А сейчас… Сон у него, видите ли. Безмолвие ума, понимаешь ли. Да там того ума нет, чтоб ещё и безмолвствовал!
Девушка тихонько хихикнула, услышав эту неожиданную критику. Ей-то песня понравилась, только показалась чрезмерно непонятной и мрачной.
Ее отец напротив, потерял всякий интерес к разговору. Он внимательно наблюдал за дорогой, крепко держа поводья одной рукой. Вторую руку он держал на рукоятке большого обоюдоострого кинжала. Помимо этого оружия, к седлу достойного землевладельца был приторочен пучок дротиков длинной около трёх футов, коими, по уверению слуг и соседей (а так же различной живности, забредавшей в его охотничьи угодья), Томас владел отменно.
Он оглядывался по сторонам, периеодически шикая на шута, хотя тот и пел совсем тихо.
Впрочем, это не слишком повлияло на исход дня. Уже под вечер, когда небо на западе вовсю алело, предвещая вечер, а воздух остыл, маленький отряд оказался окружён.
Это был, вероятно, один из отрядов так называемых “лесных людей” – здоровые молодцы из окрестных селений частенько промышляли не совсем честной, да и незаконной, охотой в угодьях, не принадлежавших им. Их охотничий интерес, к большому прискорбию путешественников, не ограничивался только оленями и ланями, а включал в себя неосторожных (или скверно вооруженных) путников. Справедливо было полагать, что драконовские подати (а королева-мать, она же Алиенора Аквитанская, не останавливалась ни перед чем, дабы выкупить своего сына Ричарда из австрийского плена), обнищание населения, нужда и несправедливость по отношению к низшим сословием довершала дело.
Крепкие и молодые мужчины нередко скрывались от правосудия, сперва по какой-либо незначительной причине, но чем дальше, тем сложнее было им оставить мысль о лёгких деньгах, вернуться в родную деревню и тянуть лямку, промышляя относительно честным трудом.
Периодические рейды, проводимые владельцем этих мест, бароном Жеро да Маконом, с последующим вылавливанием нескольких разбойников и показательным повешением оных на стенах близлежащего замка, давали относительное затишье. Впрочем, длилось оно недолго. Видимо,в этот приятный весенний вечер, теплая и тихая погода послужила прекрасным поводом для “народного гнева” (обычно поводами могли быть такие, казалось, тривиальные вещи как “дождь”, “корова лягнула” и “милая выпить не дала”) и они напали на группу всадников. Нападение было организовано в том неудобном для всадников месте, где отряд Томаса Рокингемского мог двигаться только попарно. Йомены громкими воплями призывали их спешиться, а после попытки Томаса и его слуг к сопротивлению, перейдя от слов к делу.
Почтенный землевладелец был немало удивлен таким положением дел. Дело в том, что он и его домочадцы были саксами, за редким исключением. Насколько ему было известно, местные разбойники тоже в большинстве своем были саксонского происхождения. Не то чтоб среди норманнов их не было, просто их “охотничьи угодья” были справедливо поделены ими же. Но напрасно храборый саксонец взывал к совести своих соотечественников.
Надо сказать, что, несмотря на все усилия Доминики, сэр Осберт так и не смог сесть на коня. Он лежал, полубесчувственный, в крытых носилках.
Путешественники, быстро перейдя от растерянности к защите, оборонялись по мере сил.
Даже Хамон перестал тренькать на лютне и достал длинный кинжал, коим управлялся с отменной ловкостью. При этом он довольно громко выкрикивал, насколько хватало дыхания, какую-то боевую песнь. Доминика даже успела сообразить, что речь идёт о норманнских завоевателях, про храброго, но несколько безрассудного Олафа Моржового Уса. Возможно, в горячке битвы ей показалось, что шут немного перепутал прозвище славного Олафа, назвав того Моржовым.. дальше она не расслышала, но это определённо был не “ус”.
Томас разрядил арбалет и обернулся, успев увидеть в догорающих лучах солнца, как стащили с коня и перерезали горло бедняге Вальдингу, до последнего прикрывавшего спину своего господина.
При этом с лица слуги не успела ещё сбежать слабая улыбка, вероятно, связанная с любимой боевой песней. Или же со счастьем умереть за своего господина.
Девушки оказались в центре небольшого отряда. Пока Доминика пыталась пробраться к носилкам, перепуганная Мабель соскочила со своей лошадки и оказалась в ещё большей опасности – в сумерках вокруг нее метались люди и кони, арбалетные болты и стрелы пролетали мимо, один из них легко оцарапал ей плечо, другой воткнулся в край ее вуали, да там и повис. Они тихонько завизжала от ужаса, но понимая, что сейчас никто на нее внимания не обратит, решила незаметно сбежать в лес. Надо признать, что даже если бы ей это удалось, участь ее была бы незавидна – в здешних лесах водились различные хищники, двуногие и четвероногие. Быть может, жизненный опыт девушки был слишком скуден для того, чтоб осознать грозящую ей опасность.
Меж тем, сражение продолжалось, и было уже понятно, что победа разбойников – дело решённое.
Доминика, пытавшая спрятаться под носилками, внезапно услышала чей-то громкий боевой клич. Больше всего он напомнил ей Палестину, и она невольно сжалась в комок от внезапно нахлынувшего страха. Было уже совсем темно, да к тому же, тело желало уменьшиться до минимальных размеров, и молодая женщина невольно уступила инстинкту. Другая часть ее души, не столь сильно поражённая застарелым ужасом, требовала выйти и помочь раненным. Послышался топот множества бегущих ног, громкие крики. Прямо рядом с ней упал кто-то, выругался по-английски, вскочил, вскрикнул, снова упал и уже навеки затих.