Доминика чувствовала, что голова у нее уже идёт кругом от множества событий, случившихся за последнее время.
Она открыла сумку и принялась бездумно перебирать лежащие там пучки трав, пытаясь собраться с мыслями и занять руки. Так, горечавка, полынь, наперстянка, арника, кориандр, мята, пижма…. А это ещё что ?!
В руках у девушки заблестел странного вида мешочек, украшенный золотистой нитью. Что-то восточное было в нём, и девушка вспомнила, как перед отъездом из Акры собирала кое-какие мелкие вещи. “Слаб человек и суетен, хочется ему обладать безделушками”, с неудовольствием подумалось ей. Видимо, так с тех пор в сумке и валялся.
Тихий стук в дверь прервал ее занятие.
- Войдите, если вы не враг мне!- крикнула она, и усмехнувшись, добавила про себя – “А коли враг – сиди и жди? Похоже, что поведение Хамона и впрямь заразно.”.
Дверь отворилась с жутким скрипом, и неудивительно – дверные петли, судя по их виду, не смазывались примерно с основания замка.
Сильно прихрамывая, в келью вошла женщина, силуэт которой столь удивил послушницу часом ранее. И было чему удивляться – седая, со спутанными и падающими на глаза волосами, на первый взгляд – сгорбленная старуха.
На второй, третий и прочие взгляды становилось ясно, что женщина это не такая уж и старая, лет сорока, не больше. Глаза ее были серыми, будто подернутыми дымкой, а волосы и платье срочно нуждались в мыле и воде.
При этом вошедшая отнюдь не выглядела слабой или больной – выражение ее лица было скорее проказливо-умильным. Так кривляются маленькие ребятишки, для которых весь мир – пока ещё площадка для игр.
В левой руке она держала свёрток, который издалека можно было принять за младенца. Да женщина и обращалась с ним, как с младенцем, ловко управляет со всей остальной работой одной рукой.
- Славную девочку нам с тобой привели, малышка, славную! – она переводила взгляд со свертка на Доминику и обратно.
- А скажи-ка ты нам, девица-розумница, как тебя зовут?
- Я послушница из монастыря святой Ирменгильды, мое имя Доминика, – за последние годы девушка столько раз видела и пользовала юродивых, что была совершенно спокойна.
Она прекрасно знала, что в большинстве своем это несчастные и больные люди, нуждающиеся в помощи и утешении.
- Ай, какое красивое имя! Божья девочка, значит!! Ай, старая Айлуфа уже давно не слышала такого имени! И моя малышка Гуннхильда тоже не слышала, да, Гуннхильда?! – она наклонила голову к свертку, как бы вслушиваясь в ответ.
- Да, божья девочка, Айлуфа рада видеть тебя здесь, да, рада, хоть и жаль нам тебя. Очень, очень жаль бедную божью девочку, ну да что ж поделать, были здесь и моложе, и краше. Все, все здесь были. И даже Айлуфа здесь была, – она по-прежнему обращалась к безмолвному свёртку.
Доминику продрала дрожь. Женщина явно знала, что происходит потом с бедными “девочками”. Уж если после того, что с ними делали в этом замке, все они дошли до состояния Айлуфы, ей нужно постараться поскорее сбежать отсюда.
- Тётушка, – ласково обратилась она к Айлуфе, – молю тебя, расскажи мне, а нельзя ли отсюда выбраться? У меня есть друзья, они будут щедры с тем, кто поможет мне вернуться в свой монастырь!
- Можно, можно, божья девочка. Конечно, можно,. – женщина как-то не по-доброму усмехнулась.
Она подошла к оторопевшей Доминике поближе, улыбнулась во все четыре оставшихся зуба и вдруг неожиданно громко и зло рявкнула ей в лицо:
- Уйдешь отсюда тогда, когда наступит время, не позже и не раньше. Когда все мужское население замка натешится тобой, и зарастёт нога, которую сломают тебе, чтоб ты не смогла убежать. Когда твоего ребенка бросят в ров, смеясь в ответ на твои мольбы! – гнилостное дыхание заставило послушницу вжаться в стену. – Когда ты умрёшь в горячке, под очередным мерзавцем, берущим своё. Вот тогда ты отсюда выйдешь, да нет, вылетишь, упокоившись в ближайшем лесу, зашитая в мешок. О, как я приближаю этот день. Вот только Гуннхильдочку мне не с кем оставить, да, родная моя? – она обернулась к свёртку и словно забыв о присутствии девушки, снова стала его ласкать и тетешкать.
Доминика в ужасе отшатнулась, роняя сумку. Давно она не сталкивалась с такой злобой – выстраданной, закалённой и кристаллизовавшейся.
Юродивая будто успокоилась, по-прежнему держа в левой руке свой свёрток,она правой ловко схватила сумку девушки и начала развязывать шнурок, пытаясь открыть её. Наконец, ей это удалось, и, как ребенок, добравшийся до шкатулки матери, она принялась с жадным любопытством разглядывать содержимое, осторожно трогая мешочки трав.
- О!!! Как хорошо пахнет!! Смотри, божья девочка, Гуннхильдочке тоже нравится!!! – она открыла мешочек с полынью и вытряхнула на ладонь пучок трав.
Ааапчхи!!! Какая славная полынь, прожигает до печёнок!!! Я возьму немного, Гуннхильдочка просит, мы ведь не откажем ей, правда? Правда, божья девочка?! – она с мольбой заглянула в глаза ошеломлённой Доминике, и не дожидаясь ее разрешения, засунула в свёрток пучок полыни.
Тут руки ее натолкнулись на ярко украшенный мешочек, так и не опознанный послушницей. Айлуфа с восторгом осмотрела его и обнюхала со всех сторон, кажется, даже попыталась попробовать на зуб и с мольбой уставилась на Доминику. Та, обрадовавшись, что может обойтись столь малым, нежно, но твёрдо забрала у женщины свою сумку. Та не обратила на это внимания, тараторя и закрепляя в свой свёрток подаренный мешочек. После она ушла, не переставая бормотать и хихикать себе под нос, обращаясь к воображаемой дочери.
Девушка с облегчением упала на колени, ноги отказывались ее держать. Айлуфа наводила на нее ужас, смешанный с острой жалостью. Она ведь была не виновата в своем безумии, после всего того, что ей пришлось испытать. “Интересно, почему юродивая до сих пор в замке? Вроде бы барон Жеро не отличался милосердием”.
“Он держит её из своеобразной привычки”, вдруг поняла она. “Всегда есть над кем поиздеваться, да и служанка лишней не бывает”. Вполне возможно, что и сейчас Айлуфа выполняла распоряжение своего господина, шныряя по замку, запугивая и вынюхивая.
Послушница истово молилась, чувствуя под ногами холодный пол, а на душе – усталость и отупение от происходящего.
Как бы ей хотелось сейчас оказаться в обществе сэра Осберта! Его лучистые глаза, его нежная улыбка, озарявшая лицо при взгляде на неё. Его голос, приятный и ведущий в основном учтивые речи. Наконец, тот факт,что сейчас он был болен и нуждался в ней. Кто остудит его пылающий лоб? Кто утишит боль? А если его сейчас пытают?
Молитва так и не была окончена, девушка закрыла лицо руками и залилась беззвучным плачем.
====== Часть 3 Сэр Осберт и его шут ======
Мы постигаем хитрость света, не случайно живем,
Мы вероломны, так что даже честны.
Канцлер Ги, “Гимн клана Бреган д’Эрт”
Если бы Доминика могла видеть или просачиваться сквозь стены, ей, скорее всего, не пришлось бы горевать.
Сэр Осберт, конечно, не слишком-то хорошо себя чувствовал, но Хамон был сиделкой не хуже девушки, когда в этом была надобность.
Другое дело, что понятие “сестры (в этом случае, скорее брата) милосердия” у шута-оруженосца несколько разнилось с общепринятым. Поэтому, как только за слугой, помогшем его господину подняться по лестнице, закрылась дверь, Хамон, без всякого пиетета приподнял господина и влил ему в рот добрую половину фляжки с водой. После чего, невзирая на невнятные стоны и мычание рыцаря, оруженосец под руку вывел господина из комнаты и подтащил-таки его к отхожему месту, практически окунув в него головой. Дождавшись, пока сэр Осберт перестанет, по меткому выражению гроссмейстера тамплиеров Жильбера Эррайля, “пугать медведя в кустах”, шут так же невозмутимо помог ему дойти до его до кровати.
И если б все это время он молчал, но нет, Хамон в принципе не умел молчать дольше пары часов, даже во сне.
- Я пил вино любых сортов без всяких мер
И всех ругал, как настоящий тамплиер! (Канцлер Ги, “Бэлль”)