Делион стучался в дверь уверенно, по-хозяйски, или лучше сказать — по-менторски.
Войдя, Делион водрузил на стол увесистую стопку книг и информблоков.
— Боюсь, переборщил, — сказал он, отдуваясь. — Здесь на месяц работы, а вы, наверно, еще предыдущую порцию не переварили.
— Ошибаетесь, ментор. Я ее усвоил. Можете забрать, — кивнул он на соседнюю стопку.
— Невероятно. Фантастическая работоспособность! Скажите, как это вам удается?
— Я выбираю только то, что мне необходимо, иначе не могу: времени не хватает.
— А вот у меня его с избытком.
— Вам не жаль, Атамаль, убивать время на шахматы?
— Странный вопрос, — усмехнулся Делион. — Разве мы не убиваем время на все прочее: труд, науку, путешествия, любовь. Да вот на наши беседы, если угодно! Или на допросы, длящиеся часами.
— Это разные вещи. Нельзя путать игру с серьезными занятиями.
— Игру!.. Сразу видно, Сванте, что вы не шахматист. И потом, разве можно отделить серьезную вещь от несерьезной? Есть люди, которые не откажутся от шахмат даже под угрозой смерти.
— Это глупо.
— Могли бы вы в своей жизни отказаться, допустим, от любви?
— Запросто, — не задумываясь, ответил сыщик.
— И это говорите вы, молодой человек! — возмутился Делион. — Наверно, любовь еще не коснулась вас своим крылом…
— Вот-вот, крыло любви. А также стрела Амура, яблоко Афродиты и прочее в том же духе. Я полагаю, любовь — иррациональное чувство, которое не поддается логически непротиворечивому определению. И потому она не имеет права на существование.
— Счастливый человек! Но так считают, смею вас уверить, далеко не все.
— Кроме того, чувства сокращают жизнь.
— Ну, знаете! Тогда уж, как заметил мудрец, жить нездорово: кто живет — умирает. Но вернемся к нашим баранам, или Альдебаранам. Вы осилили книгу о физических константах?
— С трудом. Но что делать, сам взвалил на себя эту ношу, дорогой А.Д.
— Вы назвали меня А.Д.? Так обращался ко мне только один человек в мире.
— Завара.
— Вы потрясаете меня, Сванте. Когда общаешься с вами, кажется, находишься под рентгеном. Ведь мы с Арнольдом спорили всегда без свидетелей!..
— Скажите, будатор Завары вызывал интерес?
— Еще какой!
— Я имею в виду — никто не пытался похитить его аппарат? Или бумаги Завары? Может быть, ему кто-либо угрожал, шантажировал?
— Ах, вот вы о чем. Нет, я ничего такого не знаю. Но Завара в последние дни, когда возился с будатором, был не в себе. Это точно.
— Не в себе? Что вы имеете в виду?
— Нервничал, всех в чем-то подозревал.
— Может, просто переутомился?
— Возможно. Я не медик. А показываться врачам он категорически отказывался.
— А стрелять из револьвера вы умеете, А.Д.? — круто изменил Филимен разговор.
— Стреляю, и неплохо, — не задумываясь, ответил Александр. — Мы частенько состязались с Арнольдом в его тире. Били из его регельдана по подвижной мишени.
— А вам известно, что Завара убит из этого оружия?
— Я думал об этом, Сванте. И знаете, у меня своя версия того, что произошло.
— Какая же?
— Завара сам в себя выстрелил.
— Самоубийство?
— Да. В том состоянии, в котором он находился в последние дни, это вполне возможно.
— Я рассматривал эту версию, Атамаль, и отверг ее, после паталогоанатомического исследования. Выстрел был произведен с расстояния не менее одного метра.
Зубы Делиона начали выстукивать дробь — возможно, от холода.
— Вижу ваши муки, ментор. На сегодня наша беседа закончена. Пойдемте, я провожу вас.
Когда они шли по галерее, сыщик спросил:
— Вы хорошо знаете Рабиделя?
— Да. Мы с ним общаемся не один десяток лет.
— Меня интересует его психологический портрет. Может он совершить совершенно непредсказуемый поступок?
Они остановились возле клетки с попугаем.
— Рабидель — человек одаренный. Однако взбалмошный, разбрасывается в занятиях. Бывает, его поступки лишены смысла. И уж непредсказуемый, это точно.
Птица в клетке нахохлилась и застыла, наклонив голову набок и вперив в Александра точечный глазок.
— Однажды говорю ему: «Раби, в твоих действиях нет логики», — продолжал Делион. — А он усмехнулся и отвечает: «Не ищи логику там, где ее нет».
И тут горячо и сбивчиво забормотал попугай. Делион вздрогнул от неожиданности, а полицейский поощрительно посмотрел на птицу. Сначала слов было не разобрать, но в конце бессвязной тирады попугай выкрикнул пронзительным голосом: