— Но ведь и вы…
— Речь не обо мне, а о Сильвине. Арнольд подарил ей новую жизнь, а она камнем повисла у него на шее. Не удивлюсь, если она и убила Завару. Вы там оружие получше исследуйте. Держу пари, ее отпечатки есть на регельдане…
— Есть.
— Я так и знала!
— Но зачем Сильвине убивать мужа, если он дает ей такую красивую жизнь?
— Ах, пай-мальчик! Папа с мамой научили его в каждом поступке искать логику. Поймите же, Сильвина — нехороший человек. Она могла рассудить так: если не мне — так пусть никому. Детей вот жалко…
— Мартину с Мишелем?
— Сильвина им жизнь поломала. Частично руками Завары. Эребро уволил с волчьим билетом… По иронии судьбы, он устроился в то заведение, в котором я когда-то работала. Нашлось место для физика! Агрегат для кофе все время ломается, а Эребро его налаживает. По этому поводу наш остряк Делион заметил:
— Если Завара так обошелся с женихом Мартины, своей дочери, зачем он пригласил его на свой юбилей?
— Опять логику ищете? Извольте, объясню. Думаю, здесь сказалось все двуличие Сильвины. Увидела, что Мартина в отчаянии: либо руки на себя наложит, либо, того хуже, сбежит с Эребро. А это скандал! Перепугалась последствий содеянного и настояла, чтобы Арнольд, унижаясь, поехал в тот мерзкий кабак и уговорил смертельно обиженного Эребро приехать на юбилей. Эта женщина привыкла чужими руками таскать каштаны из огня.
— В этой истории надо разобраться.
— Еще пример. Вы обратили внимание, как заикается Мишель? Это потому, что в детстве мать его нещадно била. У этой женщины нет сердца.
— Плохой человек и убийца — две разные вещи.
— Послушайте, Сванте, может, вы и специалист в своем деле. Посмотрим: как говорится, цыплят по осени считают. И вообще вы мне нравитесь… Но в людях вы не разбираетесь. Сильвину до сих пор не раскусили.
— Люди не орехи.
— Бросьте, Сванте, вы меня прекрасно понимаете. Присмотритесь к ней, вам все станет ясно. Сильвина — человеконенавистница. Она даже собственных детей ненавидит, отравляет им жизнь. А уж о вас или обо мне и говорить не приходится. Даже в теннис играет не с человеком, а с роботом.
— Кстати, а как вы относитесь к белковым?
— К роботам? — удивилась она вопросу. — Здесь, на вилле? Или в Ядерном?
— Вообще к роботам.
— Как я, допустим, могу относиться к этому стулу? Им удобно пользоваться — и только.
— А что Завара думал о белковых?
— Арнольд был человек особый. Он твердил мне, что к белковым нужно относиться, как к людям, предоставить им права и свободы.
— Вот и я наделяю вас свободой, Даниель, хотя вы и не робот, — улыбнулся сыщик. — Вы свободны.
Но Радомилич медлила уходить.
— Вы вечером заняты, Сванте? — спросила она. — Здесь на вилле так тоскливо, особенно по вечерам.
— Свободного времени у меня не будет до конца следствия.
Даниель поднялась.
— Я наговорила сегодня много лишнего. Не говорите об этом ни Сильвине, ни детям, они славные ребята. А то она, чего доброго, не ту приправу мне в бульон подсыплет. Я ведь не последний день здесь, на вилле, не так ли?
— Не беспокойтесь. Я никогда не проговариваюсь.
— Сванте, вы отличный парень! — одарила она его сияющей улыбкой. И, пожалуйста, не думайте обо мне плохо. Я уже слышала такое: мол, башмаков еще не износила… И Арнольд навсегда останется у меня в сердце. Но такой у меня характер… Не могу жить только прошлым и оплакивать неизбежное.
— Я понял это, Дани. Как вы выражаетесь — раскусил. Хотя, должен признаться, раньше вы мне казались немного другой.
Они разговаривали, стоя посреди комнаты. Официальная часть беседы — допрос — закончилась, и Даниель, похоже, напрочь забыла, что разговаривает со следователем, и с нее подозрения, связанные с убийством Завары, отнюдь не сняты. Похоже, легкий хмель закружил ее хорошенькую головку.
— Знаете, Сванте, вы слишком робкий. Такая черта не украшает мужчину, тем более — полицейского.
— Робкий? — Сванте почувствовал себя задетым.
— К вашему сведению, я во время учебного поиска в жерло вулкана спускался.
— Погасшего?
— Действующего.
— Не знаю, не знаю. Я имею в виду вулкан другого рода.