— Вот иди и готовься! — посоветовал Арсениго. — На два слова, — обратился он к Даниель и, взяв ее под руку, отвел в сторонку.
— Что это значит? — спросил он. — Ты на младенцев перекинулась? Имей в виду, я не мяч, который можно футболить.
— Я никому не даю отчет.
— То ты за этим сыщиком бегала, теперь — этот мальчишка, у которого молоко на губах не обсохло.
— Тебя это не касается.
— Ошибаешься.
— Какие у тебя права на меня?
— Право любви.
Запомни, Арсениго: для меня существует только взаимная любовь. Другой я не признаю.
Гурули крепче сжал ее локоть:
— Дани, нам нужно серьезно поговорить.
— Всем со мной охота поговорить. Надо же!
Мы с тобой можем неслыханно разбогатеть, если будем действовать заодно. Надеюсь, ты догадываешься, о чем я говорю.
У меня голова болит. Давай оставим серьезные разговоры на завтра.
— Даниель!
— Как ты можешь всерьез относиться к этому мальчику, Мишелю?
— Все мужчины — враги.
— Ему до мужчины далеко… Был у меня в комнате, книгу приносил. И представляешь, что сотворил?..
— Говори, — сжал кулаки Арсениго.
— Совсем не то, что ты подумал. Мою фотографию стащил. Совсем ребенок, нельзя к нему относиться серьезно.
— Все, что связано с тобой, я воспринимаю серьезно, — отрубил Арсениго и сжал ее локоть так, что она вскрикнула:
— Синяк оставишь!
— Это на память.
Когда нахальный физик увел Даниель, Мишель, в расстроенных чувствах, отправился бродить по вилле. Его угнетала главная мысль, которой он так и не успел ни с кем поделиться. Странно, он расстался с Даниель пять минут назад, а уже не может представить ее лица. Она изменчива, как облако, как Протей. Пожалуй, к лучшему, что он не успел ей сказать то, что задумал. Иногда она так насмешничает над ним, что готов надавать ей пощечин. С кем еще можно поделиться? С матерью? В последнее время она изменилась, стала мягче… Надолго ли? И не актерство ли это? Мартина, Эребро? Нет, они поглощены только собственными проблемами. Хотя сестра его наверно поняла бы… Нужно во всем признаться Филимену. Но только потом, потом… Уж очень боязно глядеть в его немигающие глаза, словно с обрыва в реку бросаешься.
Мартина лежала, натянув до подбородка полосатый плед, когда в дверь постучали.
— Войдите, — сказала она. — А, это ты, Мишель? А я подумала…
— Сосредоточиваешься для мозговой атаки?
— Нет, так прилегла. Знобит немного.
— Я должен сообщить тебе одну вещь.
— Бьюсь об заклад, какую-то тайну, — слабая улыбка тронула ее губы. — Когда Сванте появился в гостиной, ты так смотрел на него… словно завороженный.
— Не смейся.
— Бог с тобой, Мишель. Я не смеюсь. Так что, собственно, произошло?
— Т-ты заметила, как я глядел на Филимена. А вот как он на меня смотрел, ты обратила внимание?
— Как на всех.
— Нет, на м… меня по-особенному. Он ожидал от меня п… признания.
Она рывком села:
— Какого признания?
— Мартина, мне к… кажется, это я убил отца.
В одной рубашке она соскочила на пол, следом соскользнул плед, улегшись у ног пестрым клубком. — Что значит — «мне кажется»?
Мишель опустил голову.
— Говори! Говори все! — схватила она его за безвольную руку.
— Понимаешь, Марти, после той ночи… П…после той проклятой ночи, когда мы все, как сумасшедшие, бегали в кабинет отца, смотреть, как работает будатор… У меня появились провалы в памяти.
— Провалы?
— Да. Необъяснимые. Вдруг в мозгу вспыхивает картина, виденная в глубине шара… П… потом накатывает голубое сияние, которое окружало сферу. И — черный п…провал. Какой-то промежуток времени полностью выпадает из памяти. Я хожу, разговариваю, но п…потом абсолютно ничего не могу припомнить. Мне кажется, в таком вот состоянии, при выключенном сознании, я вошел в к…кабинет и выстрелил в отца.
— Ты с ума сошел!
— Боюсь, что да, — с потерянной улыбкой подтвердил Мишель.
— Давай попытаемся разобраться. Отец был один, когда ты вошел в кабинет?
— Говорю же тебе, я ничего не помню, — с отчаянием произнес Мишель.
— Ну, хорошо. Тогда попытаемся восстановить события. Ты вошел. Предположим, он был один. Сидел за письменным столом, вероятно, записывал наблюдения, связанные с будатором. Револьвер лежал на столе. Ты подошел, взял его… Так?
— Так.
— Сделать незаметно ты это не мог, ведь оружие лежало перед отцом. Все это нам известно от Филимена. А теперь давай рассуждать логически: он ведь должен был насторожиться, когда ты взял регельдан?