Вскоре после моей женитьбы Линдси вернулась на Манхэттен. Следующие несколько лет она пыталась найти себя на разных поприщах: то занималась рекламой, то торговала бриллиантами в магазине на Сорок седьмой улице, то преподавала аэробику. А в перерывах между очередными работами устраивалась секретарем. По-видимому, она не нашла того, что искала, срываясь в неведомые края, и получалось, я оказался прав, но меня это совсем не радовало. Время от времени мы встречались впятером, но один на один – никогда. Линдси, естественно, не предлагала увидеться тет-а-тет, ведь я был женат, а сам я боялся остаться с ней наедине: тогда труднее было скрыть от самого себя, что я женился не на той. Так мы и встречались в безопасном кругу нашей маленькой компании, вроде бы не теряя друг друга из виду, стали просто приятелями и старались не делать из этого трагедии.
– Бен? – Линдси вернула меня к действительности.
– М-м-м?
– Ты плачешь?
– Я просто пьян.
Она положила голову мне на плечо и обвила руками мою руку:
– Бедный Бен.
Глава 2
На следующий день Элисон позвонила мне на работу.
– Привет, Бен, не занят?
Элисон работала юристом и, похоже, весьма недурно справлялась, хотя в свое время благоразумно предпочла не специализироваться на судебных спорах. Слишком миролюбивая натура. И тем не менее она уже пять лет назад стала партнером в “Дэвис, Полк и Уордуэлл”, так что очень мило с ее стороны было спросить меня, литературного редактора и главного составителя списков “Эсквайра”, не занят ли я.
Всякий раз, когда мне хотелось по-настоящему проникнуться жалостью к себе, я вспоминал с болью, в каком радостном возбуждении пребывал, устроившись в “Эсквайр”. Как в первый свой рабочий день уселся в убогой кабинке с безупречным видом на стену соседнего здания, закинул ноги на пластиковую доску, закрепленную между двумя торцевыми панелями, которая отныне должна была служить мне письменным столом, и думал с улыбкой, какую головокружительную карьеру сделаю. Я был совершенно уверен: не пройдет и пары месяцев, как мой дар сразит всех наповал и я вознесусь от правок и подбора материалов для очередного номера к выполнению благородной писательской миссии. Кто знает, может, они даже захотят напечатать один из моих рассказов. И когда я закончу свой роман, то без всяких хлопот зацеплю какого-нибудь агента, а интерес самых крупных издательств, основанный на моих солидных рекомендациях (он работает в “Эсквайре”!), будет мне обеспечен. Даже узнав, что бо́льшую часть серьезных статей пишут вовсе не сотрудники редакции, а сторонние авторы, я не усомнился: уж мои-то способности в конце концов разглядят.
Что со мной происходит, я осознал лишь через несколько лет. Ничего! Ничего происходит не сразу. Оно подступает медленно, потихоньку, сначала ты даже не замечаешь его. А заметив, оттесняешь на задворки сознания потоком разумных доводов и твердых намерений. Ты постоянно занят, зарываешься в бессмысленную работу и какое-то время успешно отмахиваешься от этого прозрения. Но потом случается что-то, и ты вынужден посмотреть правде в глаза: с тобой происходит ровно ничего, происходит прямо сейчас, и уже довольно давно.
Этим чем-то стал рассказ – я его редактировал – о двух братьях, которые едут на автомобиле через Флориду на похороны отца, когда-то бросившего семью. Машина ломается неподалеку от крокодиловой фермы, и, наблюдая, как работники пасут аллигаторов, воюют с ними, братья переосмысляют распад своей семьи, размышляют, что за демон заставил отца покинуть их. Редактор литературной рубрики “Эсквайра” Боб Стенвик, которого в редакции звали просто Вик, обожал сентиментальные дорожные истории без вразумительного финала – рассказ, очевидно, пришелся ему по душе. Почему мои рассказы он неизменно возвращает по внутренней почте с небрежно нацарапанным на желтом стикере вежливым отказом, мне стало ясно.
Закончив с правками, я мельком глянул на биографию автора и обнаружил с содроганием, что ему двадцать шесть и он публикует уже третий рассказ. Мне тогда было двадцать восемь, и все мои труды к тому времени увенчались… ничем. Внезапно кабинетик с серыми обшарпанными стенами показался смехотворно маленьким, а коричневый ячеистый потолок – еще ниже, чем раньше. В этот день я понял, что ненавижу свою работу. Но лишь впоследствии стало ясно: понять и начать действовать – совсем не одно и то же.