Вообще, если продолжать эту тему, Веэс не испытывал и не испытывает чувства личной обиды на то, что долгое время было «его» партией (за исключением маргинального эпизода, когда сотрудники Contemporaneo и Rinascita17 должны были ехать в СССР. Из группы советские исключили Веэса, и его товарищи, зная об этом вето, спокойно отправились в поездку, не проявив солидарности и не испытав неловкости). В некотором смысле руководство компартии было заинтересовано в работе Веэса, который знакомил с новыми веяниями в советской культуре, способствуя лучшему ее пониманию, вне ранее бытовавших схем, и защищало его от нерасположенности «советских товарищей», когда это представлялось возможным. Уже в 1957 году, когда Веэсу предстояло отправиться в Москву для поступления в аспирантуру МГУ, сотрудники ЦК КПСС, курировавшие связи с итальянской компартией, решительно возражали против его кандидатуры, считая, что с ним у них возникнут проблемы, так как он, судя по тому, что пишет в Contemporaneo , вступит в контакт с их интеллектуалами, если не «диссидентами» (этого слова тогда не существовало и здесь оно может звучать как анахронизм), то с «оттепелыциками». На что занимавшийся этим вопросом Марио Аликата18 ответил достопамятными словами: «Веэс светский человек и умеет себя вести». Советской стороне пришлось уступить. Веэс потом часто удивлялся нюху советских партийных бюрократов, которые с самого начала распознали в нем «чужака» (клеймо «враг» он получил позднее). Ведь и в самом деле он показал себя не слишком «светским человеком» и в своей любимой России вел себя как свободный человек, с присущей ему внутренней свободой, все более крепшей в нем по мере развития критического духа и знакомства с истинным положением вещей.
Поэтому-то у Веэса остались хорошие личные воспоминая об Итальянской компартии (другое дело политическая и историческая оценка, которая не может не быть глубоко критической), и он не видит свое членство в ней как напрасно потраченное время; наоборот, считает этот период - особенно первые годы, проведенные в партии, - хорошей школой жизни, подобно тому, как некоторые учившиеся у иезуитов испытывают к своим наставникам благодарность, даже когда взрослыми становятся атеистами. Дело в том, что Веэс всегда занимал в партии позицию эксцентричную, маргинальную и, можно сказать, привилегированную. Не вынося собраний (как партийных, так и любых других, с их нудной, к тому же бесполезной волокитой), в «партийной жизни» Веэс участвовал в минимальной степени и в студенческие времена при всякой возможности пропускал официальные собрания, зато с радостью участвовал в дружеских дискуссиях на культурно-политические темы. Можно сказать, что для него, искренне разделявшего некоторые принципиальные идеи социальной справедливости коммунистического движения, партия была не политической организацией, которой следовало служить, а скорее жизненным опытом, сферой сознательных поисков внутри определенного исторического контекста. Поэтому, когда этот опыт себя исчерпал, «выход» из компартии оказался для Веэса естественным, лишенным драматизма в отличие от других «отречений». И если трагические венгерские события заставили многих давних членов партии с тяжелым сердцем оставить ее, то для Веэса, не имевшего, впрочем, за плечами опыта такого членства, оказалось достаточным подписаться под коллективным протестом против действий советского правительства. Подлинный кризис вызвали в нем не менее трагические «чехословацкие события», означавшие для него конец, или начало конца, его надеждам на обновление, - которые в свое время привели его в коммунистическую партию, - и принятому на себя моральному долгу внести посильный вклад в дело реформирования, пусть и оказавшегося иллюзорным.