— Хочу, чтобы Москва этот день, — сказал ему князь, — полста лет помнила, чтобы, стало быть, большие ребята по день своей смерти помнили. Сделай то, что никогда не делал и больше потом делать опять у других не смей. За это самое и бери денег, сколько совесть твоя итальянская в себя вместит.
Совесть итальянца оказалась обширная и очень вместительная и поэтому князь, молодые, все домочадцы, все приглашённые и все зеваки ожидали увидеть вечером, после сытного и вкусного обеда — чудеса истинные.
Когда собравшиеся гости наполнили палаты князя, а двор был битком набит угощавшимся народом — грянула духовая и роговая музыка с литаврами, бубнами и барабанами. За стол сели несколько позже обыкновенного, так как, прождали приглашённого князем преосвященного — но он не приехал, в отместку за своего родственника.
Все гости невольно любовались молодой хозяйкой. Анна Артамонова Борщёва поражала своей южной красотой более чем когда-либо, в подтвержденье поговорки, что счастье красит человека.
От роду моего не видала такого счастливого лица! то и дело ахала на Анюту одна барыня, известная в городе по своей ехидности и своим дурным глазам.
— Тьфу! Тьфу! Сухо дерево! Типун тебе на язык и бельмы на глаза! — повторял князь про себя, чтобы уравновесить весы фортуны и защитить дочь от глазу.
— Сущий ворон — провалиться бы ей в преисподнюю! — ворчал князь. — Ну, раз сказала и замолчи! А то ведь каркает, проклятая. Ты, Боря, скажи матери: ввечеру умыть Анюту с угольком. Она умеет. А этой поганой на хвост проходя наступи, будто ненароком. Это тоже помогает говорят.
За обедом весёлым шуткам и намёкам на счёт князя-хозяина не было конца. Все ему пеняли шутя и корили льстиво за его прошлое двусмысленное поведенье, за его сватовство, мороченье знакомых и вообще его страсть "загадки загадывать" всей Москве.
Князь тоже отшучивался, но искренно сознавался только немногим друзьям, сидевшим за столом около него.
— Груздь сам в кузов не лазает! — говорил князь. — Что делать. Вина была не моя, а обстоятельств. Я других рядил в шуты, меня дочь с внуком рядили, а я опять и их тоже рядил и нарядил. Они меня думали дураком поставить, а вышло — сами в дураках остались. Теперь матушка-царица простила, так можно сказать. Теперь и весело. А думаете вы, други честные, привольно мне было тогда в моей шкуре-то лисьей сидеть, да волка изображать. Ведь — дочь одна у меня, а тот недавний подставной пир на похороны её смахивал. За то же сейчас мы прежде всего выпьем три раза сподряд за здоровие мудрой царицы нашей, и кто меня любит — три стакана донской шипучки опорожнит не в ущерб остальным здоровьям, что будем потом пить.
И три раза, с промежутками, встал и поднял князь стакан "за здравие государыни-царицы, осчастливившей мою дочь". И каждый гость должен был опорожнить целый стакан крепкого и сладкого вина, ударявшего в голову".
К концу обеда многие были не в себе; но каждый чувствовавший, что угостился не в меру, притихал в ожидании, что отпустит хмель. И ничего лишнего и худого не было ни сказано, ни сделано.
Шумная, гульливая толпа поднялась из-за стола уже в сумерки и разбрелась по парадным гостиным и диванным большого дома, уже освещённого множеством разноцветных восковых свечей.
В самый разгар пира, когда все нетерпеливо ожидали чудес итальянца и уже начинали спрашивать: скоро ли начнутся эти чудеса в решете — к воротам дома князи подъехала карета с конвоем из шести драгун. Офицер, начальник конвоя, слез с коня, а из кареты вышел чиновник в мундире, с бумагами и с крестом на шее.
— Тут пир, празднество на весь город, — сказал смущённо офицер, почтительно подходя к чиновнику. — Всё общество города в сборе...
— Вижу, сударь, вижу, — усмехаясь отозвался чиновник. — Не наше всё-таки дело рассуждать. Мы исполнители, а не начальство, медленно и однозвучно говорил он, журча как ручей. Будь мне потоп, трус или светопреставленье, я, пока ещё не начался страшный суд Господень, — буду людской суд и расправу чинить по указу моего начальства.
— А если его сиятельство, узнав, что мы во время пира приехали и не рассудили отложить до завтра — разгневается.
— Его на то воля, — так же мерно цедил чиновник. — У него она есть, а у нас её нет. И не должно быть. Пожалуйте вперёд и прикажите доложить обо мне князю Лубянскому.
Офицер пошёл вдоль помоста, устроенного чрез двор и освещённого теперь фонариками.
Чиновник достал табакерку, медленно и аккуратно запихал огромную щепоть табаку в обе ноздри своего носа и сладко прищурил глаза... Затем он спрятал табакерку и важно двинулся, не спеша, за офицером.