— Бог даст, обойдётся всё. За матерью пригляди только.
И Артамон Алексеевич ушёл к себе.
"Вот, — думал князь, — не ездил в проклятый Питер... Приехали сюда питерские затейники и смутители и нас зацепили. Может и я виноват буду у них, что не донёс на этого бешеного, когда он был у меня".
Он лёг в постель, решив на утро объездить всех своих друзей и покровителей, чтобы просить за невиновного, зря припутанного к делу внука и зятя, за которого брался отвечать головой и даже состоянием.
— Не может быть никакой беды, — успокоился наконец князь. — Ведь ныне не Бироновы времена, ныне какие люди у трона... Воронцов, Панин. Тот же Иван Григорьевич Орлов и его братья. Шаховской, князь, Яков Петрович, мой кум! Нешто они людоеды какие и Шемякин суд творить станут! Ну виноват — не донёс, когда знал всякое празднословье, а более того ничего и не знал. Да и не до того было — жениться хотел, хлопотал... Нет! Бог милостив... А эти все... дурни! Хуже дурней, вспомнил князь гостей. И я у них Гришкой Отрепьевым стал сразу. Так и бросило их всех от нас, так и расшвыряло из дому во все стороны! Как из пожара выскакивали на улицу. Князь Обольский с княгиней своей и с дочерьми — пешком, не дождавшись кареты, убежали, сказывали люди. А сорок лет хлеб-соль водили. Пуд вместе съели.
Наутро князь рано выехал из дома и отправился по знакомым, друзьям и сановникам, людям нужным в новом деле, которое стряслось на голову. Они все много, охотно, даже усердно хлопотали за него, ещё на днях, когда надо было добыть прощенье за брак дочери с его внуком. Князь помнил, как радушно все принимали его и всякий брался услужить чем мог.
Чрез три часа, после нескольких визитов — князь, как потерянный, сидел в карете, крестился и молился путаясь в мыслях. Наконец, однажды, переезжая какую-то улицу, он вдруг закричал громко...
Крик сам вырвался у него из груди...
— Да чем же мы виноваты! Мы не виноваты! Что вы! Бога не боитесь! Что вы!!
Князь был поражён и испуган той переменой, которую он нашёл во всех друзьях и покровителях, когда явился за помощью и объяснил в чём дело, к которому припутали его зятя и внука.
Повсюду был тот же холодный приём, или тот же ужас от положения князя и желание явное от него отделаться, выпроводить его скорее из дому, а не только хлопотать за его зятя. Его даже не спрашивали о подробностях, а только отделывались словами;
— Что же я? Где же мне? Какой я помощник!
Один только новопожалованный граф, Иван Григорьевич Орлов, знал уже всё довольно подробно и отнёсся иначе. Они знал имена всех арестованных и причины их заключения под стражу. И он один стал успокаивать Артамона Алексеевича и обещал поговорить брату, генеральс-адъютанту. Спросить его о Борщёве и Хрущёве.
— Заступитесь! — взмолился князь. — По старой памяти и дружбе... Будьте заступником.
— Нет, дорогой князь, в таком деле всякому гражданину честь и совесть не повелевают быт заступником. Поговорить, спросить братца Григорья — я охотно беруся... Но просить за злоумышленника государственного — у какого же верноподданного хватить дерзости и отчаяния.
— Да ведь Борис припутан. Он ни причём...
— Коли не виноват — чист выйдет. Но посудите сами... Ведь вот меня же или вас не взяли, не засадили... Стало быть есть и за ним хоть малая толика преступного поведения. И граф Иван Орлов обещал всё-таки "спросить братца".
Другие друзья и покровители ничего не обещали, пугались даже одного предложенья князя — похлопотать за Борщёва. А некоторые поступили ещё проще, будучи дома и узнав лошадей и экипаж князя Лубянского, приказывали отвечать, что дома нет, уехали в вотчину...
— Дома нет, уехали в вотчину! — значило, что и завтра не будет, т. е. не желают быть знакомы.
Не мудрено было после этой резкой перемены во всех — потерять голову и умственно запутаться.
Князь Лубянский, вернувшись домой, сам смутно начинал уже, казалось, считал себя преступником государственным...
XVIII
Сборища на Плющихе у Гурьевых и нелепая игра в злоумышленников, ограничивавшаяся одной праздной болтовнёй, но вместе с тем и бранью на разных лиц, — стоявших высоко — конечно не могла сойти с рук.
В сумерки того дня, когда князь праздновал свадьбу дочери, было указано произвести аресты в городе всех лиц, список которых был в руках графа Григория Орлова.
Генеральс-адъютант, бывший сам три месяца назад простым цалмейстером артиллерии и сам искусным заговорщиком, быть может искренно смутился, узнав о заговоре в пользу Ивана Антоныча, а быть может понял, что это только "дерзостное самомненье" нескольких честолюбцев, метящих подражать ему с братьями.